|
|
||||||
|
(Сильмариллион-экстрим, паутина Вайры) Честно говоря, писать эти записки мне не хотелось.
Опять вспоминать Сильм – ну его к черту, как-нибудь потом, когда будет не так
горько. Но за время, прошедшее с игры (да и на ней самой) про нас и нашу
деятельность успели распространить такое количество слухов, сплетен, а то и
просто откровенной клеветы, что молчание стало равнозначно малодушию. Так что
ниже – история паутины Вайры и тех, кто ее составлял. Кусок, следующий сразу за
этими словами – вместо предисловия, описание паутины как таковой, то есть чем
она должна была стать по мастерскому «загрузу». Дальше – наше в ней пребывание.
Те, кто прошел нашу паутину – поправьте меня, если я в чем-то ошиблась. Итак, с самого начала. На Сильм мы приехали, не имея в
руках никого и ничего. Мы - это я, Тинвэ, Элендил и Киса. За пол года перед
этим Элендил был приглашен на роль Тингола в Дориат, под Дориат же совместными
усилиями Лоры, Элендила и меня была разработана игротехника. Однако перед самым
Сильмом случился ряд событий, итогом которых стало нежелание Мелиан видеть
Элендила у себя в команде. Оное
нежелание родилось на предыдущей игре «Авалон», и про эту историю надо
рассказывать все и отдельно (кто желает – обращайтесь). Путь в Дориат был
закрыт, но отказываться от своих идей нам очень не хотелось. Так что, прибыв на
полигон, мы отправились к Лоре, выяснять, что можно сделать в этой ситуации.
Выяснение заняло пять часов, вместо одного, поскольку каждые 10 минут подбегала
какая-нибудь девочка/мальчик с идиотскими вопросами типа: «А мумаки на игре
будут? А почему нет, я так хочу мумаков...» «Ой, а у меня такой прикид
замечательный, Лора, посмотри». «А как мы попадем в Валинор? Ах, на лодках. А
где взять лодки? Ах, у Келега. А когда? Ах, как договорюсь. А если не
договорюсь? Ах, да нет, должен дать. А остальные как узнают? Ах, сказать. А
если я не смогу всем сказать?...» И т.д., и т.п. Насколько я могу помнить,
единственным подошедшим по делу был Батыршин, который, узнав все минут за 10,
тут же и ушел. Перлом этого вечера было: «Мальчик, ты зачем здесь стоишь?» «Да
так». «А ты откуда?» «Из Серебристой гавани». «Вы там что делаете?» «Стены
строим». «А ты почему здесь?» «А я отдыхаю». «Мальчик, ты сюда как,
потусоваться пришел?» «Ну да». Мальчик был таки выпинан, но, боже, если бы он
был один такой! Через пять часов мы сошлись на том, что из эльфов
переквалифицируемся в майяров и становимся паутиной Вайры. Сердцевиной паутины
будет круг из 10 фигур, каждая фигура воплощает в себе некое базовое качество.
Власть, закон, надежда, любовь, красота, милосердие, мужество, призыв,
созидание, воплощение... Каждому имени соответствует имя одного из Валар:
Манвэ, Намо, Варда, Ульмо, Ирмо, Ниэнна, Тулкас, Ороме, Ауле, Йаванна. На тот
момент, что мы сидим в кругу, мы становимся отражением валар в этих землях (то
есть в Белерианде). Мы имеем право приводить или принимать в круг живых любой
расы, если у них будут к нам вопросы. Имелось в виду, что на такой игре, как
Сильм, обязательно найдутся игроки, которым захочется найти ответы на вопросы
«по жизни». Для которых выбор между тем и этим свершается не на ближайший
игровой день, а навсегда, потому что он, этот выбор, реален. А еще потому, что
они приехали на эту игру жить, а не отыгрывать такого-то сякого-то персонажа...
На следующий день поступило еще два предложения: от
главного орла Манвэ (вернее, орлицы, каюсь, имени не помню) и от Кирдана.
Орлица предложила нам пропускать через круг часть убитых людей - из тех, кому
это действительно будет нужно. Кирдан попросил разговаривать хотя бы с частью
убитых эльфов перед их отправкой в Валинор, чтобы они снова смогли погрузиться
в игру и вообще как-то осознать произошедшую с душой метаморфозу. Мы
согласились и с тем, и с другим, снова выловили Лору и рассказали о
предполагаемом расширении полномочий. «Лора, мы будем делать то-то и то-то, а
паутина будет вот в этом ельнике». «Валяйте, делайте». Нас было всего трое, Элендил, я и Киса, три будущие фигуры из десяти.
Больше не было никого - вообще. Чтобы собрать недостающее, мы отправились в
«народ» - просто с рассказом, что и зачем собираемся делать. От тех, кто хотел
стать одной из фигур круга, требовались три вещи. Ты имеешь право расспрашивать
любого человека, пришедшего в круг, но это значит, что ты должен быть готов
ответить любому игроку на любой вопрос, абсолютно искренно и честно, с
полностью открытым сердцем – раз. В круг можно войти, но нельзя из него выйти,
выбор делается единожды – два. То, что мы делаем - мы делаем «по жизни», мы не
отыгрываем валар, мы ими являемся – настолько, насколько это вообще возможно.
Нельзя стебаться, некуда сбегать, заявился красотой - будь красотой, заявился
милосердием - будь милосердием, заявился королем - будь королем, внутри, а не
снаружи - три. Условия были выставлены и обжалованию не подлежали.
Или принимаешь, или не входишь в круг. Я до сих пор не понимаю, каким чудом это получилось,
но в последние сутки до игры мы нашли пятерых - четверых эльфов из Бритомбара и
одного из Оссирианда. Нашли, параллельно навешивая стены в Гавани, готовя еду и
занимаясь прочими хозяйственными делами. Потом, на игре, нам это аукнулось:
времени на разграничение будущих «функциональных обязанностей» не хватило
катастрофически, из-за чего в круге мы время от времени сами сталкивались
лбами. Увы. …Кто мы? Эта
двойная природа: в «миру» - эльф или майя, в круге – отражение стихии, способно
свести с ума. Самым точным словом является память – да, память Арды
Неискаженной, но память, принявшая форму и очертание. Мы знаем: есть Аман и
валар, живущие в нем, но здесь, в Белерианде, мы странным образом тоже являемся
ими. Силами мира. Где-то глубоко-глубоко внутри, в душе, на дне – сердца? Хотя
это даже смешно - сердце у памяти. Я помню, как это свершилось в первый раз. Сначала мы
нашли себе дом: такой совершенно замечательный склон, заросший соснами и с
видом на озеро. Там даже сидеть было хорошо, просто сидеть. Тогда, в первый
раз, нас было восемь. Двоих братьев не
хватало, но круг должен был собраться. У каждого было что-то, что мешало ему
СТАТЬ. Стать этой самой стихией, или отзвуком от стихии, памятью о ней, но все
равно - стать настоящим. Настоящим Законом, или настоящим Милосердием, или
Красотой, или... Я помню, что
мешало мне. Вина. «Братья, я хочу исповедоваться перед вами и принять ваше
прощение, груз свершенного давит на мою душу и не дает распахнуть крыл. Как мне
быть красотой, если я - виновна? Как дарить сны другим, если мой собственный
сон - страшен? Братья, послушайте меня...» Это была
странная исповедь, почти сплошь состоящая из стихов и песен. Я помню, как
плакала та, что позже мы назвали Вардой, как моя сестра оборвала одну из нитей
паутины и связала нам руки. А потом сказала: «Отныне мы - одно целое, то, что
сделает один - отзовется на всех, физическая нить порвется, но души наши теперь
будут навсегда связаны...» Я получила
прощение, и чаша с вином была пущена по кругу, и звучали слова клятвы,
пришедшей из другого мира. Я стала первой - Ирмо, даритель снов, красота. Потом
наступил черед Тиндэ, которая принимала из наших рук корону. Прикосновение
земли. Прикосновение огня. Взгляд в огромное небо. В чем надежда для тебя? В
чем надежда для мира? Подари нам радость... Я не помню ее ответов, я только
помню, что это свершилось. В кругу появилась Варда - свет, радость и надежда. Потом был мой
старший брат, снова принимающий корону. Земля... Огонь... Вино... Небо... На
что ты опираешься в этом мире? Что ты дашь этому миру? Чем ты пожертвуешь ради
этого мира? Он ответил. Он прошел между нами, он стал королем. Манвэ - истинная
власть. Бытие. Тогда мы еще
присягнули им на верность. Не так, как
это делают подданные - снизу вверх. Так, как это делают равные - со знанием,
какой груз они взваливают на свои плечи. Потом... Потом рядом с
нами встала Ниенна, милосердие. Намо, закон. Йаванна, жизнь - она просто
принесла всем плоды, сладкий инжир. Тулкас, защита. Ульмо, любовь духа. Когда мы
вернулись из круга, нам сказали, что Мелькор сжег дерева. По душе царапнуло
болью, но рядом с ней было и другое. Пока у Арды есть память, ее невозможно
убить. А мы – память. По настоящему
больно нам стало вечером, когда в гавань к Кирдану пришли фэа убитых эльфов. Мы
знали, что это возможно – разделить фэа и хроа, душу и тело, но смотреть на это
было мучительно. Они все еще были здесь, в Белерианде, но скоро, совсем скоро
должны были отправиться за море, в палаты Намо. На многие сотни, а то и тысячи
лет, возможно, до конца времен. От нелепости этого хотелось кричать. Одна душа,
эльф, сидел на обрыве, отдельно от других. Мы подошли со спины и сели в
полукруг: «Душа, расскажи, что с тобой случилось...» Он рассказал. Очень
простая история: его убили орки, пришедшие в Оссирианд. У него осталась любимая
- здесь, в Белерианде. - Чего ты
хочешь сейчас? - кажется, это спросил король. - Покоя. - Я могу дать
тебе покой, но только вместе с забвением. Ты будешь ее помнить, но лишь памятью
ума, а не сердца. И спокойно сидеть в чертогах Намо. - Нет, я хочу
помнить! - Тогда не
будет и покоя, будет боль. - Пусть. - Ты согласен
ждать ее. - Да. - Ждать
придется долго, возможно несколько тысяч лет. Все равно будешь ждать? - Да. - Есть
что-то, на что ты надеешься? - Слово
Эру... Мы говорили
что-то еще про любовь, ожидание и разлуку, а он вдруг вскочил и буквально
ссыпался вниз по 10-ти метровому обрыву, в озеро, по пояс в воду: «Эру, где мои
крылья?! Эру!» Он бил по воде руками, как бьют в стену, которую не в силах
прошибить: «Эру, где мои крылья?! Эру!» Крик в ответ,
сверху, с обрыва: «В тебе, слышишь?! В тебе!» Сначала крик, и лишь потом -
осознание, кричу - я. Потом он
поднялся - мокрый насквозь. И сел у одного из костров - ждать корабля в
Валинор. Где-то я
бродила минут 10, четверо из круга ушли в Дориат, а ко мне подошла моя сестра
сказать, что у костра сидит девушка, потерявшая возлюбленного, и что надо с ней
поговорить. Я подошла. Кусок разговора, вот так, без начала и без конца: - Что ты
хочешь сделать? - Я пойду в
Валинор и брошусь в ноги Намо. Чтобы отпустил его... - А если это
не поможет? Это же почти невозможно. - Пойду в
Ангбанд, к Мелькору. - Зачем? - Говорить. О
красоте и об искажении. Просить, чтобы никого не убивал больше. - Он
расхохочется тебе в лицо и вышвырнет за ворота. Что будешь делать тогда? - Пойду по
миру. Буду... петь. Чтобы... узнали... До сих пор
помню ее глаза и голос, когда она это говорила. «Буду... петь...» Потом... Тот
самый эльф подошел к этому костру. А девушка подняла голову и... Оттащить их
друг от друга не смог бы и сам Эру. Они стояли и плакали. Гладили друг у друга
волосы. Никаких громких слов, патетики и пышных признаний в любви. Просто слезы
на щеках и прикосновения рук: - Сейчас
придет лодка, и я должен буду плыть в Валинор, но я буду ждать тебя, слышишь? - Душа, я
говорила тебе, что вы встретитесь... Девушка
поднимает голову и ненавидяще смотрит на меня: - Это
жестоко. Он убит, а я жива. Вздох: - Вы оба
живы. У вас души - живые. То, что его тело разрубили орки, мешает тебе к нему
прикасаться? А ему к тебе? - Но ведь
скоро... придет... лодка..., - почти стоном. Вынырнувший
из мрака Кирдан шепнул мне на ухо, что
палаты Намо закрыты. Но если это так, куда должны идти души? Я нашла нашего
Намо: «Здесь есть фэа одного эльфа, убитого орками. Вон он стоит у костра, со
своей любимой. Кирдан говорит, что палаты Намо закрылись. Я не уверена, что у
нас есть право снова соединить душу и тело, но… Посмотри на них, Намо,
посмотри! Я не могу с этим смириться, я хочу, чтобы юноша к ней вернулся.
Сейчас, а не через тысячи лет!». Нас было
четверо: я, Намо, Тулкас и Йаванна. Мы повели их в круг. Сосны, ночь, голос
Намо: - Квэнди, вы
знаете закон..., - вздохом. - Выше закона
- любовь, - это уже я. - Намо, отпусти этого юношу в мир живых. Пусть они несут
свою любовь другим. Они смогут, я знаю! Молчание. -
Хорошо. Я возвращаю ему жизнь. Пусть
идет. - Дети,
вступите на мой ковер, - Йаванна. Мы отправили их в мир. Мы сказали, что они должны отдать
свою любовь всем - потому что иначе они не стоят этого дара. Они ушли, а мы
вернулись в Гавань. Хотелось петь и
кричать от сумасшедшей радости. Чудо! Мы свершили чудо, слышишь?! Даже если бы
в этот миг разверзлись небеса, и в шуме и грохоте явился сам Эру с гневным
обвинением в самоуправстве, я бы не раскаялась в своем поступке ни на миг. Мы
отдали живому - живое. Я буду стоять на этом до смертного часа. Потому что я
помню лица этих двоих, и их глаза, я слышала, как девушка пела в ту ночь, а мы
от одного этого были настоящими – МЫ БЫЛИ НАСТОЯЩИМИ, и Арда прорастала сквозь
наши души. Эти двое влюбленных были с нами всю ту ночь, и всю ночь горели
звезды, а на ветру звенели колокольчики. Это была эльфья ночь, а мы были тем,
кем были, Намо, Ирмо, Ниенной, Манвэ, Тулкасом... Когда они ушли, утром, сразу
стало холодно, и я поняла: еще неизвестно, кто для кого сделал больше, мы для
них, или они для нас. «Ведь любовь - настолько редка, что увидеть ее - словно
почувствовать сладкую боль...» Отец мой, скажи: если это - игра, то что тогда
жизнь? О первом полном дне игры, видимо, стоит рассказать
просто, без прикрас. В этот день начала завязываться бодяга с Фириеном, по
иному и не скажешь. Он, вроде как, хотел войти в наш круг. Но все откладывал:
«Вот, я туда схожу... я сюда схожу... да я еще не готов...» Хуже всего было то,
что он постоянно цеплял нас долгими и велеречивыми разговорами. Что-нибудь про
замысел Эру, высшую красоту, совершенство и т.д. Больше всего доставалось Тиндэ
- она на эти разговоры ловилась на раз-два. И потом несколько часов была
буквально никакой. Наша «официальная» деятельность началась с того, что
мы пришли под ворота Кирдана и попросили последнего построить нам дом. Сделать
10 тронов, по числу фигур, таких, какими он и его народ их сами увидят. Сделано
это было не без задней мысли: у Кирдана в Бритомбаре был довольно-таки большой
бардак, и мы надеялись, что, построив дом нам, он сможет после построить его и
себе. В этот же день состоялся наш первый и последний поход
в мир. 8 фигур, все при полном параде, с кучей символов в руках. У меня была
чаша, в которой плескалось вино поэзии. Мы шли по миру, заходя во все
поселения, которые попадались на пути. Мы шли с вестью об исцелении, призывая
всех петь до конца песню своей жизни. А в качестве символа этого давали отпить
из чаши «вино поэзии». Какое-то время нам удавалось держаться в роли, вернее,
ощущать в себе те качества, которые мы должны были представлять. Первая заминка
вышла с Синим домом. Сначала нас там приняли за орков, потом разглядели одежду
и жестяные треугольники, привешенные к гербам, и впустили в крепость. Народ
принялся опускаться на колени - все, кроме короля. Он принял чашу и выпил ее
всю. «Нет, король, ты не понял, вино поэзии - для всех». Дали и остальным.
Кто-то что-то спросил, мы ответили, потом завязался разговор, потом спор. Потом
мы ушли. Метрах в 50-ти от крепости наш король усадил всех на землю с
сакраментальным вопросом, что мы сделали не так. Сделанного не так хватало:
нельзя было превращать разговор в спор, нельзя было, как детям, бросаться
поднимать народ с колен. Собственно, именно это опускание на колени и подложило
нам свинью: мы попались на гордыне. В пределах разумного, но тоже неприятно.
«Ну что, все поняли?» «Все поняли». Поняли-то поняли, но когда мы вернулись назад в
Бритомбар, все рухнуло, как и не было. Единственным желанием было забраться в
палатку и больше никогда ничего не делать. - Что случилось, народ? - Не знаю. Но мы не можем здесь быть настоящими,
просто не можем. Хотела бы я знать, почему... - А я знаю. Все очень просто: нас никто не
воспринимает как майа. Мы просто такие хорошие соседи, которые живут рядом, рубят дрова и готовят еду. И все.
- Что делать будем? - Разъезжаться. - Нет, так мы порушим круг. Надо попробовать просто
сломать шаблон. Уйти на всю ночь и вернуться уже днем, майарами. - И где вы всю ночь шататься будете, вы соображаете? - Не важно. Хоть в поле у костра. Но уходить надо, и
уходить, как есть, без вещей. ...Так мы и сделали. Пятеро ушли, трое остались. Но
перед этим в Гавань снова пришли души убитых эльфов. Их было слишком много,
чтобы разбираться с каждым по очереди, так что мы просто рассыпались на пары.
Мне «достался» один нолдо. «В чем твоя боль, нолдо?» На третьем или четвертом
вопросе нашлась причина - одиночество. - Квэндо,
одиночество всегда внутри, а не снаружи, ты понимаешь это? - Да. - И ты ничего
не пытался с этим сделать? - У меня нет
ничего, что я мог бы отдать... У меня...
нет... ничего... Нет? ...Нолдо, зачем тебе одиночество? ...Нолдо, что такое
любовь? ...Нолдо, ты можешь подарить ее мне, прямо сейчас? Я помню, он
долго молчал, а потом улыбнулся и сказал: «Тебя любят». А я отпустила его назад
в мир - учиться любить. Я, Ирмо, красота. Кирдан сказал, что Валинор опять закрыт или что-то
такое. В тот вечер отпущенных душ было трое - по крайней мере до того, как мы
ушли. Кажется, после нашего ухода кто-то из оставшихся успел таки начудесить -
тогда или потом. Точно мне об этом неизвестно. Сама ночь вышла странная. Половину ее мы провели у
Феанорингов - похоже, они так и не поняли, кто мы. А вторую половину провели на
тропе возле крохотного костерка, отлавливая разбегающихся из головы тараканов.
Ульмо еще до Феанорингов ушел домой, зато к нашей теплой компании
присоединилась «орла Манвэ», каковую мы для краткости так и именовали потом -
Птица или Орлуша. Фириен загнал что-то очередное про совершенство и прочее и
увел Варду назад в Бритомбар. Я поняла, что она стала меня жутко раздражать и
попыталась понять почему. Король разговаривал с Птицей, Тулкас молча подбрасывал
ветки в костер. И темные, и светлые обходили нас стороной - по умолчанию. Уже
совсем по свету события повалили лавиной. Бритомбар ночью успели взять орки,
нашу Йаванну убили, и она уплыла в Валинор. Из Амана сбежала душа одной
«эльфийки в зеленом с флейтой», каковая долго и в подробностях рассказывала,
что именно в Валиноре пьют и в каких количествах. Намо с Ниенной возились с ней
всю ночь, но утром пришла Варда и, услышав сакраментальную фразу: «Лучше в
Ангбанд, чем в такой Валинор», отправила девушку по месту назначения. Чем
окончательно вывела из себя Ниенну. Разбираться со всеми этими заморочками
пришлось, естественно, Элендилу. В итоге в Ангбанд пошли двое: Ниенна и та
самая эльфийка. Это был тот случай, когда бесполезно доказывать - проще дать
человеку увидеть все собственными глазами. Тиндэ я попыталась привести в
чувство - впрочем, безуспешно. Справедливости ради стоит сказать, что в ее
заморачивании здорово постарался Фириен, чем, в конце концов, достал Элендила
так, что тот его просто убил. После чего приказал отправляться в Мертвятник.
Фириен громко и долго жаловался на всю Гавань на свою горькую жизнь и подлого
майя, его убившего, через пол часа надел назад свой герб и пошел приключаться.
Ни в какой Валинор он, естественно, не поплыл. …Может ли
отражение стать более настоящим, чем то, от чего оно отразилось? Мы были
отблеском, тенью, кругами на воде, но только до тех пор, пока Аман оставался
Аманом. Увы, это было недолго: что-то случилось там, за морем, что-то темное и
злое, только валар стали вести себя хуже, чем орки здесь, в Белерианде. Они
перестали быть силами мира, превратившись просто в… Эру, отец мой, я даже не
знаю в кого. Тогда мы качнули мир и перетянули его на себя – все остальное было
бы ложью. Это был бунт – да, я знаю - но память о твоем замысле не давала нам
покоя. Отправлять души туда, где им заведомо не найти исцеления – нет, требуй
от меня что угодно, но только не этого! Нам пришлось выбирать между законом и
любовью, и мы выбрали - любовь. В тот день
все еще было хорошо, солнце пробивалось сквозь сосны, а к нам в круг шли души.
Те, кто хотел получить настоящий ответ на настоящий вопрос. Мы сидели в кругу и
снова были собою, я не помню, когда это случилось и каким чудом, но этот мир
бурлил в наших жилах и прорастал корнями в сердце. Он был нами, а мы были им.
Пятеро: Манвэ, Намо, Ульмо, Ирмо, Тулкас. Шестой пришла из Ангбанда Ниенна – повзрослевшая на тысячелетие. И еще двоих не было, Йаванна
так и не вернулась из Валинора, а Варда ушла бродить по миру, оставив свою
корону сиротливо лежать на троне. И перестала быть истиной и надеждой. А к нам
шли, шли, шли. Я помню их
всех, я помню их глаза и их лица, и ни у кого – имен. Там был эльф из синего
дома, с огненно-рыжей шевелюрой и синими глазами – я запомнила его еще тогда,
когда мы приходили в его крепость. После нас он ушел в Ангбанд, ушел без меча и
без кинжала, спасать сестру. Были двое, тэлэри, родич убитого в гавани
Алькваландэ Ольвэ и девушка из дома Феанаро. Мы посадили их в круг вместе – две
фэа, разделенные кровью и враждой. Он рассказывал о том, как Феанор убивал
Ольвэ и едва не плакал. А она
рассказывала о том, как шла за этим самым Феанором, потому что за ним шел ее
любимый, и клятва цеплялась за клятву, а любовь – за любовь. - Ты можешь
попросить у него прощение за все, что сделал Феанор? - Да, - и
слова падают, падают, падают вниз. - А ты? Ты
можешь принять ее слова и простить Феанаро? - Я прощаю ее
и ее род. Но Феанаро… Нет, его я не могу простить, - он смотрел в упор и не
отпускал глаз. Тогда я
выдернула из трона Тулкаса кинжал и швырнула ему на колени. - Убей ее!
Если ты не прощаешь Феанора, ты не прощаешь и ее, а значит – убиваешь. Ну, так
сделай это прямо здесь и сейчас, своею рукой, давай! Он
молчал…долго. Сколько прошло времени, вечность? - Я… прощаю
тебя… Феанор. Они ушли из
круга братом и сестрой, ушли в мир – жить. Еще один, в
одеждах белого дома, с волосами цвета пшеницы. Что ты хочешь сейчас, душа?
Вопросы и ответы, пока вдруг, озарением, не понимается главное – его дар.
Кто-то приходит в мир, чтобы вести других, кто-то берет в руки холодное железо,
а он… он пришел, чтобы согревать. Согревать так, как согревает дом: вот тебе
еда, а вот чай, и подушка под голову – почему бы нет? Мы предложили ему выбор:
уплыть в Валинор, в палаты Намо, или придти к нам в паутину и стать ее
хранителем. Сделать это руками и ногами, построить дом и жить в нем. Он выбрал
второе. Еще одна
душа, про таких говорят: прост и весел. «Что ты делал в мире?» Он строил.
Строил дома, строил крепости, строил корабли и лодки. Ему тоже предложили
выбор, Валинор или… Он выбрал второе – работу. Эльф, в
одеждах белого дома, курносый и кудрявоволосый, до того, как его убили, бывший
королем. - Чего ты
хочешь сейчас? - Искупления.
Он винил себя
за то, что рядом с ним погиб кто-то из его друзей - а он не сумел защитить. И
мы спрашивали, спрашивали, спрашивали, а он шаг за шагом распутывал нить
собственной жизни. «А может, ты просто
был не на своем месте, а, квендо?» Я помню, как
он выбирал среди трех путей: короля, влюбленного и поэта. Манвэ сошел с трона и
посадил его на свое место: «Что ты чувствуешь сейчас, квендо, скажи?» А он снял
с головы корону и только качал головой: «Нет, государь, эта ноша не для меня». Потом была
чаша с вином - любовь. «Нет, государь, и этого я не могу принять». Потом...
Потом была флейта. Он держал ее в руках и улыбался. Воистину, так мог улыбаться
только ребенок - светло и чисто. «Да, государь, да, это мой путь». Тогда мы
попросили его что-нибудь спеть - и он спел. Эта была песня совсем не из этого
мира, но это не имело никакого значения. «Я ее пою... ну, когда людям тяжело, и
надо их подбодрить». А я тогда в ответ спела свою – другого дара у меня не
было. И скажут про нас, что мы славы хотели Что дом оставляли, родных не щадя, Но, Берена вспомнив, споют менестрели О том, как любовь покоряла сердца Что ей помешать даже Мелькор не в силах, Что светит она среди бед и невзгод... Но ты не гадай, все равно не узнаешь Зачем мы ушли в безнадежный поход. Смотри, государь, человек перед троном Стоит пред тобой, головы не склоня, И горд он, и смел, и бросает с укором Что клятвам эльфийским пол гроша цена. Ты медлишь, бледнея, ты взгляд не отводишь, (Быть честным с собою хватило бы сил), Ты знаешь о том, о чем смертный не знает, Никто здесь не в силах вернуть сильмарил. Ну что ж, Фелагунд, откажись же от слова Какое нам дело до младших детей? Садам Нарготронда цвести еще долго, Не стоит твой камень напрасных смертей. Ешь, пей, веселись, этот мир так прекрасен, Он создан для счастья, все прочее - ложь Но ты еще веришь в легенды и сказки И нас за собою на гибель зовешь. Взгляни, государь, в предзакатное небо, Эх, знать бы, какой будет наша судьба Нас десять, мой брат, только десять с тобою Рискнули уйти и пойти до конца. До первой звезды, до последнего снега, До тьмы подземелья, до стали оков Лишь десять узнали пути человека Оставили все и услышали зов. И здесь, в темноте, среди смрада и вони, Где раны и слезы другим не видны, Откроются души навстречу друг другу, И звезды увидят сквозь камни тюрьмы. Мы знаем любовь, и огромное небо, И в мире, среди океана травы, Мы сможем проснуться огнем на ладонях И в сердце вонзиться по праву стрелы... Помнишь ли ты
это, квендо? Солнце било сквозь сосны, а мы предложили ему выбор – как и многим
до него. Валинор или… Он выбрал второе: идти в мир поэтом и каждому, кто
встретится на пути, дарить радость. О, в тот день
через круг прошли еще многие. Пришла та самая «эльфийка в зеленом с флейтой»:
она говорила много слов про любовь, слишком много, но кроме слов не было
ничего. «А ты? Что готова отдать ты?» И снова: слова, слова, слова… Ей тоже
предложили выбор: уйти в Валинор или пойти в мир душой без тела и принести
другим добро – молча. Мы любили
безжалостной любовью – мы не знали другого способа принести душам исцеление. Мы
всем предлагали выбор: уплыть в Валинор или… Или заключалось в том, что фэа
вновь соединялось с хроа и отправлялась в мир живых, но только если она готова была исправить все, содеянное прежде.
Сделать то, что должно, не кивая больше ни на происки врага, ни на собственную
слабую природу. Вечером
пришли три орка, мы впустили в круг и их. «Что ты хочешь сейчас, скажи?» Они
искали света помимо Ангбанда – о, только потом я поняла, почему. Они нашли свет
– так, как захотели сами, и вышли в мир людьми – потому что перестали быть
орками. Потом они еще помогали нашему хранителю ставить шатер – тот строил в
паутине обещанный дом. И еще душа, и
еще. Кто-то принес в паутину святыни Нарготронда: знамя, корону и меч. Уже
почти ночью пришли несколько феанорингов: живые, но замученные до полусмерти.
«Мудрые, что нам делать? Мы не успеваем сомкнуть глаз от штурма до штурма, мы
не успеваем прощаться с теми, кто гибнет – где выход? В чем наша надежда?» Проклятые
слова, я говорю вас сейчас, а душа мечется внутри и силится разорвать клетку
ребер. О, слова ничего не значат, вами так легко солгать! Солгать, опустить,
выдать черное за белое, правду за ложь, добро за зло. Мы не смотрели на слова,
мы смотрели в лица – только в лица. Весь день – эльфы, живые и убитые, души в
поисках ответа. Весть день – один-единственный вопрос: «Что нам делать дальше?
Что?! Где нам найти надежду?!» А мы… мы отвечали одно – пойте. Пойте песню
ваших жизней, пойте так, как никто не пел до вас и после вас, пойте. Только
этим можно спасти мир и себя в этом мире, квенди… Уже совсем за
полночь мы сидели в паутине, на месте будущего шатра. Пришли те двое
влюбленных, что мы спасли в первую ночь, и наконец-то можно было погреться
самим. Здесь, в паутине, в кругу света от костра было хорошо и вольно, а дальше
начинался ужас. Страшно было идти в Гавань, страшно было заходить в ее стены,
страшно было ложиться спать в собственной палатке. В мире сгущались тучи и
грозились обрушиться – на кого? Понималось только одно – что-то не так. Что не
так, мы узнали только на следующий день – когда к нам пришли от имени владык. Следующие события тоже требуют «обычного» описания.
Началось все просто: мы сидели в паутине и разговаривали с очередной эльфийкой.
Живой, но с искажением. После Ангбанда многие приходили к нам: и в этот день, и
в предыдущий, и в последующий. Посреди разговора на горке возник гордый собой
Корсар (Ороме) и громко возвестил, что он мастер, и что он нам сейчас устроит.
Элендил повернулся и молча показал ему кулак.
Корсара сдуло. Закончив с девушкой, мы пошли наверх, на поляну.
Выволочка не заставила себя ждать. Основные претензии сводились к трем вещам:
мы превысили свои игротехнические полномочия, мы объявили себя валарами, и мы
отвращали игроков от светлого Амана. Претензии сопровождались битьем себя в
грудь и цветистыми выражениями на валарине. В основном старался Корсар, Мин Као
с Батыршиным немного добавляли, Лора каталась вдоль по полянке на лошади. Не
получив желаемого (видимо, ответных выражений на валарине) Корсар несколько
сник и позвал на помощь Лору. И вот тут и пошло самое интересное… - Народ, вы вообще понимаете, что вы натворили? - Что? - Все души должны были отправляться в Валинор, а вы
что устроили? - Во-первых, нам несколько раз говорили, что Мандос
закрыт. Во-вторых, назад в мир мы отправили от силы 20 человек. А в-третьих… Элендил смотрит на меня в упор. «Тинвэ, ты опять
промочишь, да? И не скажешь того, что должна была сказать еще перед игрой?» - А в-третьих – я не могу спасать наполовину, Лора, -
выдохом. Остальное – взахлеб. Что к нам приходят люди – ЛЮДИ,
понимаешь? Живые человеческие души. Неважно, кого они играют, эльфов или орков,
но сюда, в паутину, они приходят за настоящей надеждой и настоящим решением
того, что мучит их души. Понять проблему – пол дела, надо еще потом что-то
сделать в эту сторону, руками и ногами, сделать в этом мире, иначе все будет
зря. - Это противоречит концепту. Эльфы должны отправляться
в Валинор. - Лора, они ничего не смогут сделать в Валиноре! Они
могут спастись только здесь, в этом мире. Я не могу, зная это, отправлять их в
Аман. - Эльфы должны отправляться в Валинор, - как в глухую
стенку. Было еще кое-что. - Почему вы столько времени потратили на каких-то
орков? - Потому что они такие-же игроки, как и остальные. Им
это было надо. - Они – игротехи. - А что, игротехи не люди? - Не люди. Корсар радостно добавил, что игра – механизм, а игроки
в нем винтики. «А будете выеживаться, мы вам подрежем резьбу». Остальное уже почти не роляло. Всех эльфов – в
Валинор, всем говорить, что надежда, радость и прочее в светлом Амане, и валары
– там же, там же. И еще одна фраза Лоры, после которой мне захотелось завыть: - Вы все такие красивенькие, в таких клевых
прикидиках, эльфы точно за майяров примут. А люди так даже за валар… Прикидики? Мы сидели в этом круге не затем, чтобы
демонстрировать окружающим шикарные одежды. Если в этом мире есть красота, то
она в том искреннем и настоящем, что идет от сердца. Красота всегда напоена
любовью, в противном случае она превращается в мертвое и никому ненужное
совершенство. Так, разве что, взглядом скользнуть. На прикидиках и резьбе разговор закончился. Поняв, что
доказывать что-то дальше бесполезно, мы решили плыть в Валинор, к Юле
Зубаревой. Может, хоть второй мастер нас выслушает и поймет? Буквально за 15
минут до нашего отплытия случилось происшествие: в Гавани появилась наша
Йаванна. Как оказалось, из Валинора ее попросту не выпустили, несмотря на
предыгровую договоренность. Когда ее окончательно достало вынужденное
бездействие и неигровуха, она просто переплыла озеро. Сама, без лодки. При
встрече в Бритомбаре ее чуть не задушили в объятьях… Я помню, в Валинор мы тогда плыли почти счастливые.
Йаванна вернулась, а Юля Зубарева, в конце концов, пожизненный психиатр, должна
же она понимать ситуацию. Берег уходил все дальше, я смотрела на него сквозь
пелену дождя и понимала одно – мы уплываем из Белерианда. Из дома. Мы уплывали,
чтобы вернуться… Светлый Аман, да? Первое, что мы увидели при высадке –
личность, от которой ощутимо несло спиртным. Вторым были бутылки… и штук
двадцать коробочек косметики возле костра. Девица, сидящая там же, неторопливо
и со вкусом прихорашивалась. За те часа полтора, что мы ждали Юлю Зубареву, мы
узнали много нового и интересного о способах укладки волос, использовании
косметики и прочее в том же духе. По игре – ни слова. Зато было сказано кое-что
про нас: «А, это вы те придурки, которые в паутине сидят! Это вы народу
говорили, чтобы они сюда без вещей шли?» Нет, не говорили. Только вот хрен ты
кому это докажешь… Элендил, пока ждали, успел обойти весь Валинор.
Вернулся мрачный и молчаливый. На все расспросы отвечал коротко: «Потом
расскажу». Наконец пришла Юля, начали общаться, вроде все путем. И тут… - Юля, мы ее привезли! – радостно. Йаванна. Пока мы ждали Юлю, из Гавани ее привезли
назад в Валинор. Приговор спор и обжалованию не подлежит: в игре ты больше не
участвуешь. Элендил попытался уговорить Юлю отдать Йаванну нам назад в круг –
бесполезно. Ладно, это еще можно понять: нарушила технику безопасности, мастера
перетряслись и все такое… Следующая фраза обрушила нам на головы весь этот мир:
«Ребята, это лечится уже только медикаментозно. Ее надо напоить таблетками и
запереть в палатке». Элендил как-то странно посмотрел на Юлю и начал прощаться.
Да, да, мы все поняли. Да, да, больше никакой самодеятельности. Да, да, мы
точно все поняли, не волнуйся. Я еще дополнительно специально спросила: «К нам
больше никаких претензий? Точно? Мы можем продолжать свою работу?» Ответ был
«да». У костра мы встретили нашу Ниенну, она приплыла вместе
с Йаванной. «Поплыли! Я вам расскажу…» Впрочем, с отплытием вышла заминка:
Корсар встал в позу и заявил, что не считает нужным нас отпускать. Пока мы не
извинимся за кулак, показанный ему Элендилом. Извинились. Каждый. Лодка отчалила от берега, и вот тогда пришла пора обмениваться
вестями. - Они здесь бухают беспробудно. - Ага, Оромэ только на моих глазах бутылку портвейна
употребил… - Ладно Оромэ, а насчет остальных ты как вывод сделал?
Бутылки считал? - Считал. По всему Валинору. И палаты валар обходил. - Ну и как? - Это не валар. Это приемные большого начальника. Или
доктора. Но самое главное даже не в этом. - А в чем? - В Йаванне. Если врач не в состоянии катарсиса от
шизофрении отличить, это – не врач. Я ей не могу теперь верить. Просто не могу. Следующим был рассказ Ниенны. Пока мы плавали, в
Бритомбар пришел мастерский Ульмо и раскатал нашу Йаванну ниже уровня городской
канализации. Вышедшая вперед Эарвинг добавила. Про искажение, врага и квенди,
отрекшуюся от светлого Валинора. После чего ее упаковали и повезли назад.
Остальное мы видели. На берегу, в Белерианде, добавилось еще кое-что. К
одному из эльфийских родов авари пришел мастерский Ульмо с сакраментальным
вопросом, почему они не убивают орков. Авари ответили, что они целители и
убивать кого-либо не могут по-определению. Ульмо пригрозил возмездием валар и
ушел. А авари пошли в наш круг – спросить совета. Еще был рассказ Орлуши: в тот
момент, когда мы уплывали в Валинор, в круг пришел Корсар с Мин Као. Орлуше
пригрозили упаковать ее в палатку, если она не перестанет с нами водиться, а
круг Корсар попросту разгромил. Побил раковины с трона Ульмо, порвал паутину,
прошелся по тронам. В отместку. Мы вернулись назад, в Белерианд. Нам оставили только
одно право – врать. Время от времени кто-нибудь приносил о нас слухи: «О, а нам
сказали – вам запретили возвращаться из Валинора. О, а нам сказали – вас больше
нет. О, а нам сказали – это из-за вас все косяки. О, а нам сказали – козлы вы
последние. О, а нам сказали – все,
прошедшие через ваш круг, должны спешно отправиться в Валинор». Это было самое
страшное: черт с ней, с грязью, выдерживали и не такое, а вот когда ломают тех,
кого ты перед этим вытаскивал… Надежды не осталось – никакой. А люди шли. В смысле,
эльфы. Пришла та эльфийка, которая стала сестрой тэлэри. Пришел парень, двое
суток пробывший перед тем в Ангбанде. Дождь лил как из ведра, мы разговаривали,
втиснувшись вчетвером под один плащ. А
хранитель с семьей натягивал рядом шатер – до трех часов ночи. Что мы могли им
теперь ответить, что?! Когда сумерки стали сгущаться в ночь, пришел ответ. - Пойдем к третьему мастеру, к Брайну. Если он не
поймет, тогда все, конец. Вдвоем мы пошли в Ангбанд – я и Элендил. Всю дорогу у
меня в голове вертелась фраза из правил: «Эту игру выиграет тот, кто не
побоится запачкать свой шикарный прикид». Мы не побоялись. Мы вывозились в
грязи по самые уши. Кто там был - знает, какие там гребеня. Ночь, дождь, грязь. Мы пришли в Ангбанд и потребовали
Мелькора. От имени памяти Арды. Брайн вышел, шатаясь от усталости. - Ребята, вам действительно нужно стоять здесь, под
дождем, чтобы со мной поговорить? - Да. - Хорошо, рассказывайте. Мы уложились минут в 20. Брайн кивнул и добавил свое.
Как в Ангбанд толпами валят девочки с розовыми соплями. Как из Мертвятника два
раза отпускали Финрода. Как по сюжету водили Берена: сначала устроили ранение,
потом за ручку привели в Дориат, послали за сильмарилом, все как положено…
Когда он оказался в Ангбанде, Брайн спросил его, зачем ему сильмарил. Ответ был
в духе: «В хозяйстве пригодится». Потом пришла Лютиэнь. По сюжету. Песенку
петь. Слушать песенку Брайн не стал, вместо этого принялся задавать вопросы.
«Любишь его, девочка? – Да. - Правда любишь? – Да. - И больше никто тебе не
нужен? – Никто. - Только он и никто другой? – Только он и никто другой. - Ну, вот
тебе, девочка, твой любимый». Берену отрубили руки и отдали Лютиэнь. - Если бы она его с ложки кормила, как жены кормят
калек, штаны бы ему поснимала, когда он в сортир бы захотел – я бы ей не
сильмарил, я бы ей всю корону отдал вместе с Ангбандом… Она не стала его кормить. Подоспевший дух сильмарила
вернул Берену руки. Впрочем, и без того особого горя по поводу их отсутствия не
наблюдалось… - Ребята, все-таки, зачем вы ко мне пришли? - Искать выход, Брайн. …Нам казалось, что мы его нашли. Брайн дал слово
наказать своим, чтобы ни под каким предлогом не лезли в паутину – таким
образом, она превращалась в зону безопасности. Мы, в свою очередь, должны были
собрать в нее живых – всех, до кого сможем и успеем дотянуться. И – искать
истинного короля. «Я только ему сдамся, слышите? Только ему». Еще мы тогда
рассказали про наших влюбленных. Брайн просиял: «Присылайте их ко мне, ребята.
Если они такие, как вы говорите, я им сам сильмарил отдам. Пусть плывут в
Валинор и приводят валар с войной гнева, я свой Ангбанд сам по бревнышку
раскатаю». …Мы уходили из Ангбанда грязные, измотанные, но полные
надежд. Песня «орков» провожала нас еще метров 300. Уже совсем по ночи, не зная
никого и ничего, мы пришли в Оссирианд –искать наших влюбленных. Нашли.
Выдернули из палатки. Рассказали все. - Ну что, ребятки, пойдете в Ангбанд? - Пойдем. Но в Валинор с сильмарилом не поплывем. Минута молчания и наши изумленные лица. И их голоса –
взрывом: - К черту такой Аман! Мы лучше сильмарил назад
Мелькору подарим, а его в вашу паутину приведем! Чтобы исцелился… Ответьте мне, люди и не люди, если это игра – что
тогда жизнь? …Мир менялся.
Света уже не было, но последний
день еще успел потешить нас иллюзиями,
что все может быть спасено. Хранитель с семейством уже жил в паутине, и двое
влюбленных переселились туда же, и души шли – те, кто прошел Ангбанд и получил
черную полосу на герб. Знак искажения. Они приходили, чтобы понять, что в них
не так. Мы искали ответ – вместе. - Я поняла,
что они ловят всех на вопросы и так ломают, и решила молчать, что бы ни
случилось. Они меня сначала, вроде, как и не замечали, но потом увидели и
начали спрашивать. Я молчала, но они тогда привели рабыню, и начали ее бить.
Тогда я все-таки не выдержала… - Это был
орк, и он изнасиловал меня, я теперь не знаю, как мне дальше жить… - Мы пробыли
там совсем немного, даже непонятно, почему нас отпустили. Это что-то ужасное,
нас штурмуют каждые 15 минут, вчера прощались с убитыми, первый раз все пошли,
а во второй половина просто не смогла подняться… Мы искали
ответ – вместе. Да, в этом мире почти не осталось надежды. Да, вас ломает
болотное равнодушие одних и гордыня других. Да, уже непонятно где право, а где
лево. И все же, все же, все же… Остается
последнее: делать, даже когда ты точно знаешь, что это бесполезно. Дарить тепло
тем, кто рядом – пусть это будет хотя бы миска каши. И – не закрываться, не
закрываться, ни за что не закрываться в стенах собственной души. Только вы
можете помочь друг другу и этому миру, квенди, только вы. В этот день
еще первый и последний раз к нам пришел человек. Пришел из Ангбанда, сильный и
гордый собой. В Ангбанд он ходил за любимой, каковую и спас, путем принесения
клятвы верности Мелькору. «Ты поклялся выполнить любой его приказ? – Да. – А
если он прикажете тебе убить свою любимую? – Убью себя. – А если Мелькор
прикажет тебе убить любого другого, человека или эльфа? – Убью. – А если
прикажет пытать? – Буду пытать. – А что ты от нас хочешь теперь, человек?» Он хотел
получить признание. Чтобы кто-нибудь снял с него клятву, да еще и повосхищался
на досуге: «Ай, какой молодец! Ради любимой себя предал, других предал, весь
мир предал. Убивать готов, пытать готов. Вах, молодец какой!» У меня
потемнело в глазах: «Ты – предатель! Это не любовь, это эгоизм на двоих!»
Ниенна попыталась его защитить, Манвэ
остановил спор. «Человек, ты вдоволь поиздевался над нами, иди прочь.
Ниенна, ты не можешь сейчас находиться в круге, иди в мир. – Почему, мой
король? – Ты попалась на жалость, снова – на жалость. – Я Ниенна. Я не могу
по-другому. – Ты Ниенна, ты – милосердие. Милосердие и жалость – не одно и то
же. Иди. – Я смогу еще вернуться сюда, мой король? – Если поймешь свою ошибку –
да». Нас
оставалось все меньше и меньше, и я уже не знала: в мире умирает что-то, а
вслед за этим уходим мы, или наоборот.
Варда ушла еще на второй день – и
потеряла право носить свою корону. Ульмо сказали, что паутина уничтожена, а нас
не выпустили из Валинора – так что в этот, последний, день его не было. Йаванна
была изгнана валарами, ей запрещено было выходить из Бритомбара. Она сидела у
костра в одежде другого мира, но с гербом на груди. И улыбалась. Король безумно
боялся, что ее сломали, и однажды спросил: «Как ты?». Она подняла голову и
ответила: «То, что я поняла, у меня не смогут отнять никакие владыки.
Понимаешь?». Намо тоже в конце концов ушла в Гавань: «Государь, там сейчас
начнется штурм, я не могу, я хочу быть с ними. Я целитель, я могу лечить, я
должна быть там. Ты отпустишь меня? – Конечно, это ведь твой выбор». Было еще
двое, кто стал последними фигурами круга в этот день, одна элда из
Оссирианда и Птица. По моему скромному
разумению на роль эту они не дотягивали, ну да, что решил король – то решил
король. В конце концов, они тоже ушли. Последним не выдержал Тулкас. Пошел жечь костер и готовить еду, на
большее его уже не хватало. Остались мы двое: Манвэ и Ирмо, власть и красота.
Произошло это не сразу, кто-то уходил, кто-то возвращался, так что сам момент
отследить было невозможно. Знаю только одно: мы умирали, умирали, умирали, один
за другим. О нескольких событиях стоит сказать особо. Где-то в
середине последнего дня Бритомбар пытались взять штурмом, и он оказался
единственной крепостью, которая смогла устоять. В момент штурма в гавани стоял
корабль Птаха, человека из племени лесотов (как его звали по игре, я не знаю).
Корабль (вернее, плот под парусом) Птах выстроил сам, своими руками и полностью
на игре. Бревна, бутылки, веревки, гвозди, полотно и прочее собирали со всего
Белерианда, равно люди, эльфы и гномы. Птах собирался плыть в Валинор – просить
валаров о помощи. Мастера в этот момент искали Эарендила – заявленного, того,
кто носил это имя по игре. Не нашли. Все-таки, 500 человек игроков и весьма
нехилый по размерам полигон. В итоге к Птаху подошла Еля, мастер по людям, дала
росток белого древа и приказала плыть в Валинор. Через 15 минут. «Да, и кстати
– ты теперь Эарендил». Птах где стоял, там и сел, росток древа прикрутили к
мачте, а сами отчалили, кто в чем был – в трусах и майках. Буквально. По дороге
Птах судорожно пытался вспомнить подробности жизни и родословной Эарендила, а
заодно понять, что теперь говорить этим самым валарам . Была еще странная история с чашей. Ее сделали
совместно эльфы и гномы, а люди стали хранителями. Сделали сами, без подсказки
мастеров. Потом понесли в Ангбанд, чтобы подарить Мелькору, как чашу надежды и
света и таким образом его исправить. Брайн связался по рации с Валинором, где
ему радостно сказали, что никакая чаша сюжетом не запланирована, поэтому она
неправильная, исцелить она никого не может, а игроки пусть идут лесом. Игроки с
этим рассказом пришли к нам, две девушки – хранительница чаши и ее душа.
Попутно они рассказали много нового и интересного про порядки в Нарготронде и
лично товарища Финрода. «У нас любимый вопрос утром – кто сегодня король.
Финрод как с самого начала пошел приключаться, так это до сих пор и делает, то
в Ангбанд, то еще куда. Я его просила организовать дежурство и все такое, чтобы
еда была и прочее, он сказал: «Это ваши проблемы». Так что еды у нас вечно нет
и вообще бардак полный. Мы еще, когда от Валинора шли, нас тогда мастера
посадили ждать на всю ночь. Ну, тут и началось: стеб и песни типа «Ой, мороз,
мороз». Если бы не Синий дом, который всеми силами старался атмосферу
поддерживать, у нас бы вообще вся игра рухнула. Я не понимаю, он же, вроде,
такой актер сильный, достаточно Тампль посмотреть. Почему он здесь ничего
сделать не может? - Потому что на сцене
еще можно сыграть короля. Но сыграть его на полигоне уже невозможно. Нельзя
изобразить организацию дежурства или мытье котелка, ты это или делаешь, или
нет. По жизни. – А-а-а…» Мы разговаривали долго, и, в конце концов, просто
задали вопрос в лоб: «Вы еще верите мастерам? – Да, верим. – Тогда, квенди, мы
ничем не можем вам помочь…» Чаша – это был уже предпоследний аккорд, а до этого
случилось то, что должно было случиться: наши влюбленные пошли в Ангбанд. К
Мелькору. …Кто я?
Память? Отражение? Стихия? Или просто – Красота, во всех ее проявлениях? Я не
знаю до конца. Но мне больно. Больно так, как не было больно никогда до этого.
Они идут к нам в круг, дети Эру, преданные и проданные владыками, а мы ничем не
можем им помочь. Ничем. Странно, этот
мир словно бы стал частью меня. Или я – частью его? Но я чувствую: он гибнет, а
я гибну вместе с ним. Здесь никому не дают быть настоящими, и души задыхаются в
плену догм и мертвых законов. Мне нечего противопоставить владыкам, которых я
уже не могу называть валарами, они вольны сотворить с этой землей все, что
угодно. Я – бессильна, и это гнетет больше, чем собственная смерть.
Единственное, что я могу – это поделиться с квенди памятью. И – попросить их
идти до конца. Идти до конца, жертвуя всем, что дорого, отдавая свою душу и
кровь этому миру. Если я, красота, еще
жива, то только благодаря им. Тем, кто рискует быть настоящими. Я знаю, что сделали четверо из них. Сначала к
нам пришли те двое влюбленных, что мы вернули друг другу в ночь, когда горели
дерева. Кажется, то, что они просили у нас, называется странным словом
благословение. Мы стояли в кругу, обнявшись, и плакали. У нас не осталось уже
больше ничего – только одна молитва, рвущаяся из сердца пополам с кровью: «Эру,
помоги нам спасти этот мир! Эру!!!» Мы кричали эту молитву небесам, мы бились о
невидимые хрустальные стены, мы молили даже не о чуде – просто о том, чтобы нам
дали допеть эту песню до конца. «Эру, помоги нам спасти этот мир! Эру!!!» С
этим они ушли: туда, в черную твердыню, в Ангбанд, в безумной надежде исцелить
Мелькора и с ним вместе – весь этот мир. Следующими
пришли хранитель паутины и его жена. Она принесла нам ожерелье Наугламир – его
сделали ей гномы в те минуты, когда она ждала своего мужа из Ангбанда. В него вплелась ее любовь, и их
разлука, и потом, когда он прошел через наш круг и вернулся – радость, вера и
надежда. Они пришли с вопросом, что им теперь делать. - Квенди,
точного ответа нет, но есть крохотный шанс. - Какой? - Вы должны
будете пройти по миру и рассказать про ваш Наугламир, рассказать так, чтобы и
эльфы, и люди поверили: это – надежда. Но это еще не все: вы должны будете
найти истинного короля, потому что только ему сдастся Мелькор. - Но как мы
его будем искать? Как?! -
Спрашивайте, слушайте, смотрите в глаза и лица. Он может оказаться где угодно,
среди тех, кто сейчас правит, и среди простецов. И даже, скорее всего, среди
простецов. Жена
хранителя сидела уже чуть не плача: - Как мы его
найдем, я не знаю, я ничего не знаю! Как мы поймем, кто настоящий?! - Спрашивайте
свое сердце, больше мы вам ничего не можем подсказать. И еще: вам нельзя сейчас
сомневаться. Если ты пойдешь в мир с сомнениями в сердце, ты погубишь и себя, и
мужа. Хранитель
поднялся и обнял ее за плечи: - Любимая, я
все равно пойду. Я должен. Кроме нас это сделать некому. Если хочешь –
оставайся в паутине, ты будешь здесь в безопасности. Но я должен идти, другого
выхода нет, понимаешь? - Я не
выдержу ждать тебя еще раз, я пойду с тобой! - Тогда тебе
нельзя сомневаться, на тебе – Наугламир, ожерелье надежды. - Да, я
поняла. Если надо – я отдам Наугламир истинному королю. Они пошли.
Тот, кто стал хранителем паутины памяти и его жена. Пошли, отказавшись от
всего: от дома, от безопасности, готовые отдать единственную их драгоценность,
любовь и саму жизнь. «Любимая, я все равно пойду. Я должен. Кроме
нас это сделать некому». Эру, ответь: если это – игра, то что тогда жизнь? О последних часах я не могу говорить спокойно, хочется
выть и биться головой в стену. За пол часа до битвы гнева прибежал запыхавшийся
хранитель и сказал, что нашел истинного короля. Вернее, двух претендентов,
помочь в решении попросили нас. Мы понеслись на поляну к Минас Тириту бегом –
сзади уже шли «светлые валар». Да, их было двое: тот юноша, который распятый
провисел на воротах Ангбанда пять часов, и которого так и не смогли сломить, и
владыка Гондолина. Йомер, если по жизни. Времени – в обрез. Вопросы – в лоб.
Если бы ты был королем, что бы ты дал этому миру? Чем пожертвовал бы? От чего
отрекся? Наверное, со стороны это больше всего напоминало суровый допрос
следователя. Чтобы ты сделал, если…? А здесь? А еще здесь? После этого разговора мы сошлись на одном – Йомер.
Элендил без долгих церемоний отдал ему свою корону. Йомер чуть не согнулся: - Тяжелая она у вас. - Если б ты знал, чья это корона… - Что Брайн? - Брайн сдастся только истинному королю. - Хорошо. А вокруг уже разворачивался заключительный фарс во
всей своей красе. Эльфы, люди, гномы, владыки из Валинора с крылышками на
головах, звуки флейт и барабанов, крики, хохот. И музыка из магнитофона,
долженствующая обозначить конец. В какую-то минуту все двинули в сторону
Ангбанда. Мы тоже, тихо молясь про себя, чтобы Брайн не ответил на это шоу. По
пути я успела обменяться парой фраз с Хэлом. Он тоже проходил через наш круг,
по настоящему. Судя по всему, его потом забрали в Валинор, нам хватило взгляда,
чтобы друг друга понять: - Что с вами сделали, скажи? - Распяли. - Ну и как оно, на кресте? У ворот Ангбанда вышла заминка: оказалось, что эльфы
забыли захватить с собой таран. Бревно, матерясь и плюясь, из-за стены вытащили
и подали им орки. Народ принялся радостно стучать им в ворота. Ах, клево! Ах,
штурм! Оромэ входит в Ангбанд с видом римского императора. Эльфики бросаются к
воротам и пыточным камерам: «Эй, эй, не снимайте ее с дыбы, я сначала сфотаю…
Нет, ты сюда сядь, где лужа крови, так эффектней получится… А где плети? Плети
где?…» Когда мы дошли до трона Мелькора, там все уже было
кончено. Брайн, стал из Мелькора Манвэ, под вопли и визг набившихся в твердыню
эльфов. Он уже ничего не мог сделать, и ничего не мог исправить. Только одно,
последняя фраза: - Мелькор выброшен за пределы мира, но те семена зла,
что он посеял, еще прорастут здесь. На этих словах его орки, балроги и прочие сняли маски
и пошли в толпу. Где и растворились. Все рухнуло, но у меня оставалось еще одно. Последнее.
Истинный король. Йомер. - Йомер, у тебя найдется сейчас свободное время? - Да. - Тогда пошли. - Куда? - К нам, в паутину памяти. Я хочу тебе кое-что
рассказать… …Я не знаю, как поведать об этом, какими словами. Я
только помню: внутри корчилась и умирала душа. Больше всего хотелось наполнить
чашу для вина собственной кровью, а потом выплеснуть ее в лица тех, кто на моих
глазах убивал этот мир. Вместе со мной. В какой-то момент я все-таки не
выдержала и забилась в плаче, меня подхватили с двух сторон и так и держали. С
грехом пополам мы дошли до паутины. Наши влюбленные, хранитель с женой, Элендил,
я, Йомер, кто-то еще… «Садитесь кто
где хочет, народ – да, вот так. Йомер, я привела тебя сюда, потому что ты –
истинный король. А король – это тот, кто ведет, он знает, куда он идет, и
зачем. Это значит, что он в силах услышать слово и передать его тому, кому
нужно. Я была в этом мире красотой, я хочу рассказать, что мы делали и почему…» Йомер слушал примерно до половины. Потом встал и
отозвал в сторону Элендила. Я подождала немного и тоже подошла к ним. - Это все очень интересно, но – зачем? Меня звали сюда
королем Гондолина, я приехал сюда и увидел, что им не нужен король Гондолина,
им не нужен сам Гондолин, им вообще никто не нужен, ну и что? Я остался королем
для своих людей, я сейчас пойду туда, к ним, им я еще нужен. Я не могу судить
Лору. Да, здесь был полный пиздец, но, в конце концов, кто из нас не ошибается?
Я тоже ошибался, я такой фигней страдал, вам и не снилось. Зря ты плачешь, все
еще хорошо будет. Ну, я пошел. Он улыбнулся своей неподражаемой улыбкой и ушел. Куда-то вниз. А я… я вернулась в круг
и швырнула на землю свою чашу: - Будь проклят мой дар! Он никому тут не нужен,
никому, слышите?! …В принципе, дальнейшее уже выходит за рамки игры, но
уж говорить, так до конца. Все было просто, понятно, тупо и цинично – я
сломалась. Последняя смутная надежда, что мы что-то сумеем донести до Йомера, а
Йомер… ну, до Лоры, например, канула в прах. Игра закончена, все, что могло
быть убито – убито, все, что могло быть предано – предано. И я понеслась. Вниз.
Той ночью шел лютый дождь, мы забрались в шатер к
хранителям, и они нас отпаивали вином и тортом со сгущенкой. И еще – пели. Это
очень здорово различается, когда поют просто так, на публику или в
пространство, и когда поют лично для тебя. В ту ночь пели для нас. У меня хватило сил это понять, но уже не
хватило сил на это ответить. Люди, здравствуйте. Я не помню ваших имен, я как
всегда в упор не помню имен, только глаза и лица. Примите от меня запоздалую
благодарность, в том, что я сейчас все-таки жива, виноваты вы. Не только вы, и
все же… Утром следующего дня я отправилась к Лоре. Возле нее
как всегда тусовалась толпа, ля-ля-тополя.
Я встала рядом и стала молча смотреть. В упор. Она подняла голову: - Ты ведь получила распятие? Усмешка. Моя. Надеюсь, что не очень кривая: - Да, Лора, спасибо. Пауза. - Я хочу тебе сказать кое-что. Кивок. - Я так понимаю, там будет мало приятного… - Да. Но не сейчас, через месяц. Я приеду к тебе
домой. Еще один кивок. - Приезжай. - Ты примешь то, что я скажу? - Да. Лора, ты примешь то, что я скажу? Сейчас? Там будет
действительно мало приятного, потому что слишком для многих на этой игре
захлопнулась дверь к… ну, ты знаешь, к кому. Я не хочу, чтобы эта дверь
продолжала захлопываться: ни для твоих игроков, ни для тебя самой. Считай это
моим личным любимым тараканом. Впрочем, об этом надо говорить подробно. И не
здесь. …Я падала. Вниз, вниз, вниз, на самое дно. Все муки
ада в одном флаконе. Больше всего, почему-то, мучила ревность. Никогда не
страдала, а тут… В какой-то момент вконец достатый Элендил взял меня за шкирку
и приложил мордой об землю. С размаху. Раз. И еще раз. И еще. Пока в соплях и
слюнях не начала выходить истерика. Блин, я не знаю, как там насчет Сильма, а
вот экстрим получился полный. Это уже даже не танк, это - ядерный взрыв. А
ядерный взрыв можно остановить только так – мордой об землю. Ага, а вот теперь
можно поговорить… - Ты понимаешь, что ты упала? - Я понимаю, что я упала, и что? - У тебя не было на это права. - Это почему еще? - Потому. Думаешь, они в тебе видели только тебя,
девочка по имени Тинвэ и все? Ты для них была красотой. В этом мире ты была
красотой, метафизика всегда работает. И когда ты упала – упала не ты. Умерла –
красота. Ты это понимаешь? - Понимаю, - вот теперь мне стало по-настоящему плохо.
Что я наделала, Господи… Пауза. - Подожди, а Лора? Ведь это значит, что… А вот теперь – помолчим. Было еще одно место, куда я попала уже после игры.
Ангбанд. Втроем с Элендилом и Кисой мы там пробыли пол суток, расспрашивая
народ о том, как они жили и играли. Эти рассказы на многое открыли мне глаза.
Вот они, как помнятся, вперемешку. «Плети с утра хороши. Подъем, завтрак и плети.
Каждому штук по 30, включая голос Мелькора. Браина то бишь. Раз меня бьют, тут
я вдруг понимаю, что кончик хлестнул по глазам. Не будь у меня очков… Балрог
это увидел, того, кто меня бил, сразу рядом растянул: «30 плетей за неумение
пользоваться кнутом!» Так и лежим: меня порют, его порют. Со мной закончили, а
ему еще 5 плетей осталось. Хорошо. Вообще помогало это здорово. Все-таки, мы
народ мучили, могли бы и сорваться. А так – всыплют с утра плетей, сразу все на
место становится». «Я тогда была
рабыней. Приводят меня в камеру, там эльф сидит. «Будешь на вопросы отвечать?».
Молчит. «Если не ответишь, мы ей ногу отрубим». Молчит. Мне отрубают ногу. У
меня крыша съехала, я бьюсь в истерике, плачу. «Рабыня, проси у него пощады!» Я
к нему в ноги: «Господин, спасите меня!» Ползаю в ногах, чуть сапоги не лижу.
Он молчит. «Отвечай, или мы ей и вторую ногу отрубим». Молчит. Они мне и вторую
– раз. Я еще больше бьюсь. Он молчит. «Отвечай, руку ей отрубим!» Не отвечает.
Мне отрубают руку, я кричу, корчусь, плачу. Он молчит. Ну что: ног уже нет,
рука одна осталась, начали мне пальцы рубить по одному. Я в крике захожусь, а
он на меня смотрит, как сквозь пустое место. Они ему кинжал протягивают: «Ты
можешь прекратить ее мучения, возьми, убей ее». Он кинжал берет и – не может.
Не может ничего, понимаешь? «Рабыня, скажи ему, что ты о нем думаешь». Я к
ногам его подползаю и в лицо: «Ты – трус, мой господин! Трус!» После этого меня
взяли и добили уже. А он так ни слова и не сказал…» «Мучаю я
эльфа одного, нолдо. Ну, понятно, гордый, взгляд презрительный, рта не
раскрывает. Говорю: «Будешь молчать – мы на твоих глазах запорем до смерти
раба». Молчит. Приводят раба, я его запарываю. Молчит. Со вторым так же.
Третьей была рабыня, я ее бью, а он даже не вздрогнет. Я уже сама не выдержала,
ору ему: «Ублюдок! Ты бы ее хотя бы телом своим закрыл!» А он мог бы, если бы
захотел. Нет, не стал…» «У Галадриэль
на глазах двоих до смерти забили. От нее требовалось, чтобы она хотя бы слово
сказала. Ну, хоть имя свое назвала. Нет, промолчала…» «Я, когда
была рабыней, готовила пленным эльфам кашу. Пшенную или рисовую. Старалась,
чтобы повкусней было. Потом приказ вышел, чтобы ее не солить и не сахарить.
Эльфы морщились недовольно. А что, мы ее сами ели. Весь день крутишься, не до
того, так пока котелок им несешь, несколько ложек и ухватишь…» «Мы их
пробивали на чувства. И на поступок. Если человек начинал по-настоящему себя
вести, ну, видно было, что он мучается, мы его отпускали сразу. Еще три вопроса
задавали: что такое любовь, что такое свобода, и что такое творчество. Если
отвечали хорошо, ну, нетривиально, от сердца, таких тоже отпускали…» «Мы пленных
вывели и подвесили на воротах. А этим, штурмующим, орем: «Ну, давайте, бейте в
ворота, своих же размажете!» А они таран поднимают и, как ни в чем не бывало,
бьют. Считай, всех своих сами убили. Мы им потом это показывали: «Вы идете по
крови ваших родичей, которую сами же пролили». И это – эльфы? Тьфу…» «Послушай, я
не понимаю, неужели к нам одни уроды шли? Ведь так же не может быть, их через
нас прошло не меньше 100 человек. А эльфов из них оказалось человек 10 от силы.
Правда, некоторые уже у нас пробивались. Мы так старались, чтобы они хоть
что-то в этой жизни поняли…» «А по
вечерам, помнишь? Придем в лагерь, обнимемся друг с другом, и ревем. У нас
истерики катили, одна на другой. Тяжело было очень…» …Ночью Брайн варил глинт. Для Гарри, праздновавшего
свой день рождения, и остальных ангбандцев. «Мастер, как надо любить: как
эльфы, или как люди? – Как люди. – Мастер, кто берет на себя ответственность? –
Чем больше возьмешь ты, тем лучше. – Мастер, а кто начинает? – Бог». Я тогда
пожалела, что не провела Сильм в Ангбанде. Очень пожалела. …Вот мы опять
и столкнулись лицом к лицу, Единый. Последняя битва отгремела, мир погиб и мы –
вместе с ним. Только почему-то меня не покидает стойкое ощущение, что где-то в
глубинах Эа расцветает Арда Исцеленная и собирает тех, в ком даже искажение не
смогло убить душу. Прости, сейчас я закрываю глаза, и на память приходит совсем
другое и из иного мира. Наш крошечный плот плывет по реке, и Тарсил на носу,
повернувшись в пол оборота, командует: «Корма, налево». А мы сидим под навесом,
мы плывем по реке, а река – в нас. Тогда я впервые узнала, что ты – рядом.
Совсем рядом, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться. Прости, я не
выдержала испытания, что ты мне послал, я сбежала, не дотянув последних минут.
В следующий раз я удержусь, я обещаю тебе. Удержусь. Я погибла
вместе с этим миром, я докатилась до самого дна пропасти, но рождение – вот
оно, снова. О, оно пришло так негромко и просто. Кухня Келега, и мы сидим там
впятером: я, Элендил, Келег, Орннен и Мор. А я задаю вопросы. Это называется –
прорубать человеку фишки. Ты припираешь его к стенке и не даешь сбежать, ты
заставляешь его чувствовать, а потом понимать, что лежит за этими чувствами, ты
лезешь вглубь – вниз, вниз, на самое дно сердца. И так до тех пор, пока из
шелухи программ и дурацких стереотипов не выдирается наверх душа – чтобы
расправить крылья и лететь. Лететь. Слышишь меня? Пока летят те, кого я люблю –
я жива. Пока в этом мире есть люди, которым нужен ты – я жива. Пока слово мое
падает в сердца и прорастает там – я жива. И пока мы все, твои дети, летим и
любим – мы живы. О, стоило испытать столько боли, чтобы это понять. Прости, я уже
забегаю вперед, в иной мир. Я знаю – через год у меня будут горы и крест,
врезанный в синь неба. Я с ужасом думаю о рюкзаке в 25 килограммов и о подъеме
на три тысячи метров – и, похоже, это еще самое меньшее, через что придется
пройти. Не важно, я все равно пойду. Мне слишком нужны братья. БРАТЬЯ,
понимаешь? А еще – тайна. Алая бархатная роза в сердцевине у мира. Гора
Монсальват, гора спасения. Пойдемте. Возлюбленные братья и сестры мои,
раскиданные на просторах этой страны, от Минска до Владивостока, пойдемте. Я
очень боюсь, я до поросячьего визга боюсь сделать этот выбор, и все же… Айя,
мой бог, спускай тетиву. Спускай. P. S. Я понимаю, какой гнев навлеку на себя этими
записками. Впрочем, нас и так уже обвиняют во всех смертных грехах. Ну что ж,
принимайте в ответ. Мастера, мы выполнили за вас вашу же работу. Брайн сделал
свой Ангбанд на 100%, если не на 150, а что было с Валинором? Простите, но вала
с бутылкой спиртного в одной руке и сигареткой в другой – это не вала.
Простите, но из того, что я видела, я могу сделать только один вывод: вам не
нужны были эти люди. Эти люди, игроки, отправлялись куда угодно: мокнуть под
дождем, писать автобиографии, звезды считать – что там еще? Вряд ли мы сами все
и везде сделали без косяков. Особенно по отдельности, когда Элендил просто не
знал, что кто-то из круга начинает чудесить. Знал бы, остановил. И все-таки…
Простите, но своим собственным глазам и ушам я верю больше, чем истеричным воплям
на форуме. Причем воплям тех, кто нашего круга в глаза не видел. Мы сделали то,
что считали нужным, и настолько, насколько это вообще было в силах
человеческих. Я помню, с какими счастливыми глазами и лицами от нас уходили. Не
все – конечно, не все. Но – многие. Если у кого-то из них, тех, кто прошел
паутину, есть что мне сказать – говорите, я приму ваши слова. А остальных прошу
не беспокоиться. Честное слово, жаль на ерунду время тратить… Небо
распорото гневом туч, Слезы
прольются сплошным дождем, Боже, скажи,
был ли верен путь? Кто там стоит
за моим плечом? Сад Авалона,
чудесный край, Прямо по небу
плывет ладья… Волны швыряют
на берег нас Прямо под
сень твоего креста. Десять имен,
словно десять стрел В сердце
вонзившись, его взорвут, Эру, скажи,
что же ты хотел? Отче, ужели
глаза мне лгут? В воду, с
обрыва, и рвется крик: «Эру, где
крылья мои?! Ответь!» Если цена за
спасенье – жизнь, Что ж, я
готова идти на смерть. Кто был
властителем – стал певцом, Лютня звенит
у него в руках. Кто брел во
тьме – обретает дом, Дом, где не
ведомы боль и страх. «Здравствуй,
любимая, я пришел, Даже Мелькор
нас не смог разлучить…» Если цена
этой встречи – честь, Что ж, я
готова ее платить. Что ж, я
готова держать ответ, Губы закушены
до крови, Тем, кто
пришел, чтоб найти здесь свет, Я не могу не
отдать любви. Ложь и
гордыня везде окрест, Валар ломают
еще живых, Если цена их
спасенью – крест, Значит, я
скоро умру за них. Тот, кто себя
до конца отдал, Проклят и
брошен на круг судьбы, Эру, услышь
эту песню в нас, Мы твои дети,
а не рабы. Ложь и
гордыня убьют любовь, В небе,
кровава, встает луна… В мире, где
душам не дали - быть, Плачет
распятая красота. Небо
распорото гневом туч, Слезы
прольются сплошным дождем, Брат мой,
прости мне, что я мертва, Дай мне
укрыться твоим плащом. Нас обвиняют
во всех грехах, Слышишь, как
громко кричат: «Распни!» Боже, за что
ты забыл меня?! На
перекрестье моей судьбы… Алая роза,
небесный сад, Брат мой, ты
только меня дождись, Тот, кто
рискует увидеть смерть, Рано иль
поздно получит жизнь. Брат мой, ну
вот я и рядом с тобой, Как же мне
снились глаза твои… Крылья
распахнуты за спиной, И это значит
одно – лети! |
||||||