|
|
||||||
|
Зачем тебе небо… …Прости меня, мой лорд, но я все таки скажу. Сегодня
слишком серый день, и город окутывает то ли хмарь, то ли туман, грязный
и липкий, как столы в портовых харчевнях, на которые забулдыги льют
свое пиво. В
такой день опускаются руки и жизнь кажется пустой и никому не нужной.
Ты помнишь НАШ город, лорд? Гордую белую башню, и стяги, что летели
по ветру, и залитые светом улочки,
сбегающие к морю, к гавани, а там, на ласковых синих ладонях - корабли, корабли, корабли. Помнишь, лорд?! Прости меня,
я знаю - тебе тяжело вспоминать. Мне тоже тяжело, но если я
замолчу - останется только этот серый день, и эта хмарь, вползающая
в мое сердце. Разреши мне рассказать тебе все, мой лорд. Выслушай
меня - а потом делай, что хочешь. Залитые светом улицы. И белая башня.
И корабли. Если бы ты знал, как я хочу это увидеть! Снова. Если бы
ты только знал… Сколько раз это было: горестный вздох, укоризненное качание
головой и - "Доченька, когда же ты наконец повзрослеешь? Когда?!"
Что ж, теперь горестных вздохов больше не будет. Я повзрослела. И
когда на повестке дня встает очередная проблема, привычно прикидываю,
как я ее буду решать. Я буду решать, а больше никто. И уже не оглядываюсь
на чудо, на кого-то большого, сильного и доброго, который поможет,
защитит, закроет, спасет… Нет такого, понимаете, нет. И в спину дует
как будто сквозняком. И это тоже уже становится привычным. Вот я и
повзрослела, мама, ты ведь этого хотела? Впрочем я, наверное, тоже.
Человека невозможно заставить измениться, если он сам этого не хочет.
Можно завести лошадь в воду, нельзя заставить ее пить. Так что… Все хорошо, все правильно, все как надо, но почему я
с такой тоской смотрю на себя -прежнюю? И с улыбкой говорю подруге, что у меня проблемы, и что я пойду к
психологу. И подруга спокойно соглашается. С проблемами должен разбираться
профессионал, его ведь этому и учили, не правда ли? Только вот раньше
я пошла бы к своим друзьям. Их не учили, и они не профессионалы, но
сколько раз они меня уже вытаскивали. Оттуда, с той стороны света.
"Я в дверях своей темницы, эти люди, эти лица…"
Неправда, я уже не в дверях. Я сделала почти невозможное, разрушив
все - прошлое и будущее, став всем и никем, перечеркнув путь, который
был мне предназначен. И свобода - вот она, можно спасать или убивать,
можно любить или ненавидеть, привязываться или быть одной. Можно.
Почти все. Только почему руку оттягивает невидимое кольцо, тяжелое
кольцо из черного червленого золота? Ненавижу золото, оно почти никогда
не бывает живым. И внутри пусто, как в пересохшем колодце, только
тьма клубится. И надежда лишь на одно - что я научусь всему заново.
Видеть. Чувствовать. Любить. Шаг. И еще шаг. Где эта эскимоска, которой
надо пожать лапу, а? Лес был еловый. Огромные ели, метров по 30 высотой, сумрачные,
торжественные такие. Ели были, бурелом, полянки трявяные,
тропки узкие утоптанные. А нас было четверо. Ты да я, да мы с тобой.
Муж мой, да еще пара ребят, родичи его. Один, Птахом
его звали, молодой да ранний и, прости Эру, раздолбай-раздолбаем.
Ох как руки порой чесались половником его огреть, да по седалищному
месту, чтоб думал не им, а головой! А другой Линос,
тот постарше был, постепенней, да и ветер так в голове шальной не
бродил. Так ничего себе ребятки, хорошие, и не косорукие, и по хозяйству
помогут, и еще что. Ежели поймать их успеешь, ребятишек, пока они
с утра пораньше по своим героическим делам не убегли.
А за лесом, недалеко, еще одна деревня была. Там тоже мужнины родичи,
только дальние. Была я и там, пару раз, но на лишний раз не тянуло.
Народ там разный бродил, а было и так, что сверху вниз глядели. А
чего на меня так глядеть? Я сама себе хозяйка, никому не слуга. А
глаза закрою, так и вовсе грезится: лес, весь крошечная, домов штуки
три, да сын от речки вверх по тропке идет: "Мамо,
зашей портки, порвались". Ладный у меня сынок был, красивый,
ой девки вешались как! И муж был. Кудри черные да очи синие. Был?!
О чем это я, Единый? Да вот он, муж, глаза только открой, даром что
бродяга, а нынче дома. Вот он. И жизнь - вот она, привычная да обычная.
Утром, с рассветом еще, мимо дома шаги да звон: соседи на речку за
водой пошли. Соседушек много, а речка одна, а мы, стало быть, в самом
начале водной тропы. "Утро доброе, соседи". "И вам
доброе" Ну, стало быть, за водой на речку идти, кашу потом варить,
мужиков кормить, а там уж и огород ждет, и соседям тоже помочь надо,
зазывают. А что соседи ростком не задались, а живут все больше в норах,
это делу не мешает. Невысоклики - народец
добрый, и в работе толк знают, и в веселье. Даром что вокруг лес еловый,
у них даже он светлым кажется. Тут бы жить, да радоваться. Я и радовалась.
До того часа, когда… Начиналось не враз. Начиналось не враз, да и кончилось
не скоро, а все ж первый удар был. Прошлым летом, когда я снова приехала
домой, не приехала - приползла, в узел завернутая, с душой, зажатой
до хруста в кулаке. Приползла раненым зверем в логово, раны зализывать.
Кому сказать - расхохочется в лицо, тоже мне, раны - гнет чужого города
и животный, сволочной страх. Обидели, девочку, игрушки не дали! Ну,
смейтесь, кому смеется, кто так не жил: в напряжении по 24 часа в
сутки, изо дня в день, из месяца в месяц. Смейтесь! А мне не до смеха
было. А дальше все вышло просто и больно. Просьба о помощи, а вместо
ответа - короткий удар под дых. Жестокий, почти смертельный. А в качестве
напутствия - одна фраза: "не унижайся", да еще что-то про
сопли, которые сильные люди не распускают. А я, значит, слабая. Калека.
Ох как меня это заело! Калека, говоришь? Ну добре, это мы еще увидим,
кто калека, а кто на двух ногах. Отдышаться только дай… Не враз начиналось. Начиналось не враз, и конец не сразу
виден стал. Целый год, почитай, прошел. Доказать хотела, что могу.
Три часа в сутки спать, 20 часов работать, без людей обходиться, помощи
не просить, все самой брать, что от жизни надо. Доказала. Да напоследок
стукнулась лбом об закрытую дверь. Хорошо свет устроен, из любой тюрьмы
можно сбежать, хотя бы и на тот свет, и только из одной не убежишь
- из тюрьмы собственной души. "Я – в дверях своей темницы. Эти
люди, эти лица, все – спасители, убийцы – кирпичи в стене Кто хранил от льда и жара, кто вонзал за жалом жало,
все – от света до кинжала – все в моей судьбе! Стану пылью и травою,
стану птицей под луною, стану ветром, прахом, пеплом, пламенем взметнусь.
Просочусь густым туманом, пробегу лучом по травам, но шагнуть за эти
двери так и не решусь…" Что-то главное осталось неизменным, несмотря
на всю приобретенную крутость, на способность смеяться в лицо врагам,
и идти вперед, не замечая боли. Что-то главное… И девочка, которая
училась бить злых дяденек по лицу, так и осталось девочкой, что с
кулаками, что без. "Кто я? Вот моя темница: эти судьбы, эти лица,
и река, чтоб утопиться, имя ей – душа. Как ни бейся – путь начертан,
ливни пей, метайся, смейся, донесут до моря
воды не спросив тебя! Где-то там – живое пламя, бьется сердце Мутанабби, и щербатый рот кривиться и хрипит: «Я сам!» На
ветру полощут стяги, все мечты сегодня сжали, что ж душа шакалом воет,
рвется к небесам?!" Может, все дело было в том, что главный выбор
остался за другими. Вернее, за другим - за моим собственным прошлым.
И предначертанное властно брало в горсть и не пускало. "Куда
ж ты рвешься, девочка, в небо? А что тебе там, в этом небе, там пусто
и холодно, и крыльям не на что опереться и надо рассчитывать только
на себя, на свою собственную силу. Зачем же ты туда рвешься, зачем?!"
А я все рвалась. Билась на земле привязанной птицей, силясь доказать
самой себе, что могу, могу… "Благодати – не увижу, любящих –
возненавижу, тех, кто смел подать мне руку оттолкну, смеясь Эту привязь,
эти руки рву, сходя с ума от муки, жизнь смелю как горстку проса,
пусть летит все в грязь! Жги, огонь! Спали мне душу! Все предам и
все разрушу, в пустоту уйду с рассветом, прошлое браня. Как, скажи,
с собой сразиться? Эти люди, эти лица стены у моей темницы. Здесь.
А где же я?" Собирали нас в дальнем селении, в Форносте.
Все мужнины родичи сошлись, десятка два, не то три. А говорил один.
Зеленоглазый высокий человек в выцветшем дорожном плаще. Торон.
Много чего говорил. О свете и тьме, о надвигающейся с Востока тени
и Черном Властелине, о эльфах и древних королях. Для меня сказанное
было почти сказкой. То есть все это было, конечно, но так давно, что
уже почти забылось. И к настоящему оно никакого отношения иметь не
могло. А вот поди ж ты… Торон просил родичей помочь. Не отказал никто. Спокойно и
без суеты решали, кто куда отправится, где и как оставлять сообщения.
Мужу, Птаху и Линосу выпадало охранять наших
соседей, Шир. А я вдруг шагнула вперед и сказала, что тоже могу помочь.
Могу дойти, куда надо и вернуться - я не воин, меня вряд ли заподозрят.
И один Эру знает, почему я его тогда сделала, этот шаг. Ничего я тогда
толком не знала, ни про тьму, ни про свет. И зло с Востока: слишком
далеко оно, чтоб сумело доползти до моего дома. Но что-то дрогнуло
в сердце. Сколько раз я ждала своего мужа, ждала недели и месяцы,
ждала, прислушиваясь к каждому шороху за дверью, сходя с ума от страха
и одиночества. Ждала - и ничего не могла сделать. Ничего от меня не
зависело, ничего! Хочешь - молись, хочешь - головой о стенку бейся.
И тогда, в тот день, видно, последняя капля упала в чашу и наполнила
ее до краев. Я больше не могла ждать. Ждать, когда кто-то другой спасет
мир, к которому уже подбирался злой огонь. Я шагнула вперед. Я не была своей по крови, да и по духу, наверное, тоже.
Для меня не было непреложной истиной то, что было ей для суровых северных
рыцарей. Для меня вообще не было непреложных истин. Кроме одной: этот
мир стоит того, чтобы за него сражаться. И я ушла. Ушла, весело и
беспечно попрощавшись с соседями, помахав мужу рукой. У меня не было
с собой оружия, никакого. Ни к чему оружие тому, кто не умеет им пользоваться.
У меня была только старая деревянная ложка на поясе, да флейта в руках,
недавний подарок, я даже не научилась еще на ней толком играть. Так,
пару неуверенных мелодий. Я ушла, не зная, что ждет впереди и веря,
что все будет хорошо. Да поначалу так оно и было. Светило над головой
солнце, ложилась под ноги дорога и места пока шли родные, обжитые,
знакомые. А после, это уже когда переправа осталась за спиной, на
дороге встретился мне путник. Смуглый и странно одетый, сразу видно
- чужак. А говорил он мягко и певуче, с смешным акцентом. Мы сошлись
и разговорились. Путник шел издалека, с юга. Шел, чтобы повидать мир
и людей, за какой-то своей давней мечтой. Мы говорили, а он улыбался.
Светло и открыто, чуть покачивая головой. Он мне понравился, этот
чужак. С ним хорошо было стоять рядом и говорить. А кем он на самом
деле был и откуда - я узнала только потом… Скажи мне, мой лорд, ты знаешь, что такое дом и что такое
дорога - где тебе было лучше? Дурацкий вопрос, конечно, обычно все
зависит от обстоятельств. Да и отвечать на него - как? Все будет правдой:
круг света у стола, под лампой, и дразнящий запах брусничного пирога,
тепло, и разговор, и негромкий смех. Все будет правдой: как бежал,
прячась от мороза и ветра, как с колотящимся сердцем нырял в родную
дверь, как радовался, когда было, кому встретить и как сам встречал,
у порога, вылетев с радостным воплем на полночный стук. Все будет
правдой, и все же однажды ты шагаешь прочь за дверь, оставляя все
и всех, и дорога ложится тебе под ноги и ведет. И это тоже правда:
треск ночного костра, и звезды над головой, и еще те песни, что орал,
задрав голову к небу, пройдя бог знает сколько, без надежды на кров
и ночлег, по болотным кочкам, и по каменистым тропам, по горам и по
равнинам. Знаешь, сколько мне довелось увидеть, мой лорд? Суровый,
гордый Север. Графика, черным по белому - зимой; зеленая паутина,
наброшенная на плечи деревьев и заливающий все солнечный свет - в
июне, когда распускаются лиственницы; рокот моря у черных скал, и
шуршащие по гальке волны, и мокрая полоса отлива - лето; гулкий прозрачный
воздух, терпкая горькая брусника, серые облака на сером небе, перезвон
ледяного ручья и вздох ветра - осень. Было… Были жаркие объятья юга,
меловые холмы и ковыльные серебристые степи, и развалины древней крепости,
белой, как снег. И некошенное небо над головой,
и поющая земля под ногами, и камни, от которых так не хотелось уходить.
И еще излучина реки, там, внизу. Было… Был вечерний свет, заливающий
холмы, и купы могучих дубов, и цветы белого шиповника, огромные, величиной
с ладонь. Было… Были улицы города, и летняя ночь, шаги и смех, и дурман,
туманящий голову, лента реки, и темный остов острова. Было… Многое
видели мои глаза, лорд. Сумрачный лес, и раздольную светлую степь,
и поляны, заросшие ацеласом. Ноги шли, а сердце все пыталось что-то найти. Во
всех этих дорогах и путях, от коротких до самых длинных. Что?! Почему
мне никак не сворачивается к дому, и ноша все тяжелей
и тяжелей с каждым шагом? Что я пытаюсь найти, мой лорд? Я ведь все равно вернусь. Будет круг света от лампы,
запах пирога, негромкий разговор и смех. Все будет. А потом я соберу
котомку и шагну за дверь… Ничего бы тогда не
случилось, наверно, если бы я не полезла на скалы. Обычные, которые
над морем. А что юбка до щиколоток достает, а в одной руке флейта
зажата, про то моя дурная башка не подумала. Ладно, до середины то
я долезла, а дальше ни туда, ни сюда. Висела, распластавшись по стенке
пауком, пока из под рук и ног не начали выскальзывать камни. Вот тогда
я испугалась по настоящему. Высоты вполне хватало, чтобы свернуть
себе шею, а на воду внизу рассчитывать было нечего: плавать я не умею.
Совсем. Кое-как я все же сползла вниз, зажав в зубах подол, жестоко
обдирая ноги и живот. Коленки тряслись, а в душе было странное чувство…
Словно я взяла свою жизнь взаймы и теперь могу делать с ней все, что
угодно. Нет, не так. Словно мне кто-то мою жизнь в займы дал, на время,
а получить ее насовсем я могу, только что-то сделав. Что именно -
я не знала, но возвращаться было точно нельзя. Ладно, я немного отдохнула
и пошла вперед. Долгим он был, этот путь. Солнце палило нещадно, давно
хотелось пить и есть, а где именно я бреду, я не знала даже приблизительно.
Потом стали попадаться перепутанные кривые тропки и я догадалась.
По черному запретному краю я шла, вот где. И если не остановлюсь,
рано или поздно выйду к самой Черной твердыне. И вряд ли меня там
встретят с распростертыми объятиями… Можно было просто туда не идти… наверно. Эру с ними, с рассказами о черных безликих тенях,
слугах тьмы. В одиночку я по любому много не навоюю. А разузнавать
о планах врага меня никто не посылал. И все таки я туда пришла. К
огромным воротам, на которых было намалевано багровое око. И кинулась
в ноги первому встречному: "Во имя милосердия, дайте воды и хлеба!"
А подняв взгляд, прикусила себе язык: под капюшоном плаща светились
два багровых глаза. "Кто ты и как сюда попала?" - голос
звучал вкрадчиво и почти ласково, но от этой ласки мороз продирал
по коже. - Я заблудилась. Господин, я умираю от голода и жажды,
во имя милосердия, дайте мне воды! - я снова падаю на колени. - Тебя напоят, женщина, - а глаза уже обшаривают одежду.
- Что это у тебя, флейта? Ты играешь? - Очень плохо, господин. Я только начала учиться. - И что же ты играешь? Я пожимаю плечами: - Да так, что получается, разное. Ну, там, "Зеленые
рукава"… - Эльфийские песни, да? - в
голосе слышится мурлыканье пантеры и ее же сталь клыков. У меня волосы
встают дыбом. - Что вы, господин, я просто играю. Всего несколько нот,
я еще почти ничего не умею. - Хорошо, - меня поднимают с колен и куда-то ведут. Дают
выпить воды. Я жадно глотаю, в глазах уже начинает темнеть, сердце
сжимается от ужаса, хотя ничего плохого со мной, вроде, не делают.
Но эти взгляды… Каждый, как нождачкой по
коже, только здесь не кожа, здесь душа… - Откуда ты шла, женщина? Издалека? - С севера, - я бормочу, запинаясь на каждом слоге, а
сама лихорадочно пытаюсь придумать, что сказать. - Я далеко живу.
В людском поселении, ну, там, недалеко от Шира… - Так ты знаешь дорогу до Шира?
- снова ласковый голос и сталь клыков за ним. - Ты ведь нам ее покажешь,
верно? Мы поможем тебе добраться до дома… Меня ошпаривает, как кипятком. Что я наделала, идиотка?! - Я… Я не знаю, господин, я ведь заблудилась. - Ничего, мы тебе поможем. Тот, кто со мной говорил, подзывает какого-то человека
со знаком багрового ока на одежде. В пол голоса отдает ему приказ.
Я успеваю уловить немногое: что меня здесь не оставят, а поведут куда-то
еще, причем под охраной. А потом заставят показывать дорогу в Шир.
Эру, что же делать?! Если я откажусь, все откроется. Хорошо, если
просто без лишних разговоров убьют, а если начнут пытать? И не факт,
что я смогу эти пытки выдержать, если у них даже взгляды режут почище
ножей. Пусть знаю я не очень много, но ведь знаю! А если согласиться…
Они просто придут вслед за мной в Шир. Придут - и сотворят там все, что угодно, невысоклики им не соперники. А на заставе будут стоять наши:
мой муж и два его родича. Просто так они их не пропустят, а это значит,
что… Эру, ну почему я не сорвалась с этих проклятых камней в море?! Дальнейший кусок я помню смутно. Три или четыре человека
меня куда-то вели, крепко прихватив за руки. Пару раз мы где-то останавливались,
они что-то делали, а я просто валялась мешком на земле. Наконец мы
пришли. Меня завели внутрь огромной крепости
и оставили лежать на внутреннем дворе, возле какого-то дерева.
Я притворилась, что впала в забытье - впрочем, это немногим отличалась
от истины. Лежала, и лихорадочно пыталась придумать выход. Незванных
героев надо ловить на заставе и прилюдно драть уши, чтоб впредь не
совались поперед батьки в пекло. И все таки, что делать? Все, что
здесь можно заметить, я замечу и запомню, но дело не в этом. Хороший
шпион не тот, который все видит, а тот, который после этого возвращается… Через несколько часов меня растолкали и сунули в руки
миску с похлебкой. Я ела, осторожно посматривая по сторонам. Судя
по всему, крепость жила своей обычной жизнью. Большая часть стражи
тоже ела, временами кто-нибудь ворчливо выяснял, куда девалась его
ложка или миска. Под стеной было свалено в груду оружие, явно приготовленное
на перековку. Ворота были открыты, но следили за ними более чем пристально.
Да и не только за воротами. Негромкий разговор, и в крепость входит
какой-то человек, судя по одежде и манерам - птица далеко не мелкая.
На моих глазах его тщательно обыскивают, хотя человек в крепости явно
не первый раз, держится уверенно, скорее всего он даже союзник. Короткий
поклон и человека ведут к богато украшенному покою. До меня долетает
только конец фразы: "К Владычице" Я жадно ловлю обрывки разговоров и мне становится плохо.
Порядки здесь такие, что лучше сразу повеситься, не дожидаясь, когда
тебе в этом помогут. За малейшую провинность бьют кнутом. Нет, лица
обычные, человеческие, кто-то грустит, кто-то улыбается, плакать и
смеяться не запрещено. Запрещено петь. В стороне мелькает знакомый знак. Не просто так же меня
сюда привели, рано или поздно начнут использовать "по назначению".
И я решаюсь. Может, это и не поможет мне выбраться, зато поможет не
предать. Я встаю и медленно иду, заглядывая всем в лицо. Будем считать,
что я сошла с ума. Сначала на меня не обращают внимания, потом кто-то
спрашивает: - Эй, ты кто? Ты откуда? Я кручу головой, рассеянно оглядываюсь по сторонам: - Я не помню. Мне сказали, что отведут меня домой. Это
ты отведешь, да? Я очень хочу домой. Взгляды становятся пристальней,
расспросы тоже. А у меня плывут перед глазами незнакомые лица и безумие
тихо смеется где-то на краю сознания. Я на самом деле перестаю запоминать
людей, которые задают мне вопросы, и
через миг уже не помню лица, которое только что видела. - Это ты отведешь меня домой, да? Мне сказали, что мне
помогут добраться до дома… - А где твой дом? - Я… Я не помню. Но это где-то там, за лесом. И снова круговорот лиц. Сколько времени это длится: час,
день, век? Я бросаю взгляд в проем ворот, и сердце рушится куда-то
в черную бездну. За воротами садится солнце. И откуда-то приходит
совершенно ясное понимание: если я не выберусь из крепости до темноты,
я даже не умру. Хуже. Я сойду с ума по-настоящему. - Солнце садится, видите? Мне надо домой. Отпустите меня,
пожалуйста. Мне сказали, что меня отведут домой… Я пытаюсь выйти за ворота - куда там, сразу следует грозный
окрик. Бежать? Бесполезно, утыкают стрелами как ежа. Я снова кружусь,
заглядывая в лица. Какая-то девушка, очень молодая и красивая, меня
жалеет. Оказывается, это дочь самой Владычицы. И так же, как я, не
может выйти за ворота. За прошлую самовольную отлучку ей всыпали 20
плетей, спина еще не успела зажить… А солнце садится, все ниже и ниже,
и безумие смеется, хватая душу цепкими жестокими лапами. - Солнце садится, видите?! Отпустите меня домой, мне
нельзя здесь! Скоро станет совсем темно! Я уже упрашиваю. Голос срывается и дрожит. - Отпустите меня домой… Я выхожу за ворота. - Стой, куда?! - двое или трое воинов хватают в охапку
и вяжут руки. Зачем это?! Я уже реву, и безумие смеется мне в лицо, тьмой, наползающей
вслед уходящему солнцу. - Эй, не реви, я тебя поведу. Сейчас мы с тобой пойдем
в соседнюю крепость, поняла? Я киваю головой. Прошу: - Развяжи мне руки. Я не убегу, я клянусь. Он выводит меня за ворота, внимательно смотрит и развязывает
руки. А я смотрю на него. Тангар. Очень
молодой, короткие черные волосы, темные глаза, в руках секира, излюбленное
оружие тангаров. - Я племянник короля, - говорит он. - Меня зовут Устад. Я молча киваю головой, и мы идем. Главное, что мы вышли
за ворота, а до другой крепости еще надо дойти. - Ты откуда, женщина? - Из одного людского поселения. Я плохо помню, господин,
но это где-то там, за великой рекой. - За рекой? На чьей вы стороне, а? - Я не понимаю, господин. Он вдруг взрывается. - Махал побери эту войну! Сейчас все с кем-нибудь воюют.
Если бы нас не выгнали из наших Синих гор, мы бы спокойно жили там,
а не служили непонятно кому! - Мы… Наша деревня ни с кем не воюет, господин. - Да? А если вам прикажут? - Кто нам может приказать? Над нами нет владык. - А как вы тогда всем управляете? - Собираемся всей деревней на сход и все решаем. А для
мелких дел выбираем старосту. - А если эльфы вам прикажут сражаться за свет? - Извини, Устад, я не знаю,
о ком ты говоришь. Я не видела еще ни одного эльфа. Это правда, эльфов я не видела. Какие эльфы могут быть
в Шире? - Господин, мы идем ко мне домой? Он чуть медлит. - Мы идем к крепости. Возле нее мы сядем, и будем ждать
моего дядю. Интересно, а зачем мы его будем ждать? Вслух я этого,
естественно, не говорю. Дорога петляет среди деревьев и вскоре выводит
к высоким стенам. Мы садимся в стороне и чуть выше, на склоне. - Устад, мы правда ни с кем
не воюем. Видишь, у меня даже ножа на поясе нет, только ложка. Внезапно меня словно кто под руку толкает. - Хочешь, я тебе
стихи почитаю? Он пожимает плечами: - Ну, читай. И я начинаю читать… "…Я тебе не скажу - как, какою ценой Все прошло, так чего языками трепать? Ну а то, что себя ночью криком бужу От кошмаров - тебе это незачем знать. Даже плечи и те распрямиться смогли И походка, как песня, вперед, от бедра А за то, что я стала такой, как и ты Прокляну. Как сегодня себя прокляла… В какой-то момент я вскидываю на тангара
глаза и вздрагиваю: он смотрит на меня в упор, а с лица словно сползает
маска. …Я приеду в твой город, любимый, родной И на вписку приду, чтоб увидеть друзей А за то, что я больше не верю тебе Не кори меня, милый - мне было больней. Я найду здесь работу, я буду здесь жить Наконец-то построив свой собственный дом А за то, что меня научил убивать Я прощу тебя, друг мой, когда-то потом… Хорошее оружие, секира. У меня нет на поясе даже ножа,
но драться я училась. А насколько успешно - в данный момент не важно.
Мы смотрим друг на друга и, кажется, молчаливо соглашаемся с одной
простой истиной… …Я ударом смогу отвечать на удар Я однажды сумею себя защитить А за то, что не чувствую боли от ран Уважать меня станешь, хоть вряд ли - любить. Я отныне сама буду строить судьбу Я такие вершины смогу покорить! А за то, что я помощи не попрошу… Вот за это тебе не смогу я простить. Я написала это в час гнева и боли. Горький час, когда
я перестала быть ребенком и открытую спину впервые начал холодить
ветер. Может, это и было надо, но легче от этого не стало… …И не так: не за то, что ударил под дых И послал себе, гордость мою не храня А за веру убитую в то, что ты - есть Вот за это - однажды ударю тебя. За неспетую сказку с хорошим концом За те письма, что лень было мне написать Я прощу. А за то, что тебе - все равно Вот за это я больше не буду прощать… Там еще был конец, у этого стиха. Хороший конец. Я стараюсь
не писать плохих, потому что стихи всегда сбываются. - Выходи! Будем драться! - тебе проору. Получи-ка свою половину ножа! …А потом вдруг увижу в глазах твоих боль И рука упадет: "Друг, ты помнишь меня?" Устад молчал, опустив голову. Потом поднял глаза: - Это… Это про меня. Я такой же, я даже хуже. Маньяк,
убийца - назови как хочешь, будешь права… Он рассмеялся. И мое безумие вторило ему на краю черной
бездны. Мы еще долго сидели возле крепости. Я читала свои стихи
- все, какие помнила. А потом мы говорили. О добре и зле, тьме и свете.
О людях, которые безропотно ложатся под плети, потому что к этому
привыкли. О тех, кто берет в руки топор не потому, что нравится, а
потому, что им не оставляют иного выбора. А еще мы говорили о войне
и о Черном Властелине. И эта тьма с Востока, которая сначала была
просто сказкой, а потом неясной угрозой миру, впервые повернулась
ко мне так: глазами человека, который учился не любить, а убивать.
Моими глазами… Потому что я тоже училась убивать, училась - не найдя
иного выхода, устав бояться злых людей за порогом. Страх душил меня
за горло, а вслед за страхом шла ненависть. - Знаешь, кого я больше всего ненавижу? - устало спросил
Устад. - Думаешь этих, которые нас из Синих
гор выгнали? Нет, не их. Их тоже кто-то с места стронул. А главные
виновники не они, главные - эльфы и назгулы,
светлые и темные, они всю воду мутят. Делят мир на две половинки.
А я не хочу быть ни светлым, ни темным, я хочу просто жить. - Но войну ведь темные начали… - Да, а ты уверена? Я однажды видел, как светлые убили
троих умбарцев. А они просто за водой шли,
даже оружия вынуть не успели! Я молчу, я не знаю, что ему ответить. Устад поднимается: - Слушай, мне приказали тебя в рабство продать. Но я
не буду. Я тебя до дома доведу, свободной. Пошли, скоро стемнеет совсем. - Спасибо, - говорю
я. - Я не знаю чем… Нет, не так. Я тебе уже отплатила. Стихами… - Да, - он кивает головой и снова смотрит мне в глаза. - Все равно спасибо. Не за спасение - за то, что услышал. Кажется, мы оба сейчас понимали друг друга без слов.
И пошли: прочь от крепости к страшным воротам с багровым оком и дальше,
дальше… Возле ворот переминалась с ног на ногу странная компания.
Несколько тангаров и, у меня глаза на лоб
полезли - Птах! О чем они переговаривались с людьми багрового ока,
я так и не поняла. Для меня было достаточно, что мы все спокойно ушли
от ворот. Потом впереди мелькнула чья-то спина. - Устад, это кто? Он мгновенно спрятал меня к себе за спину. - Не бойся, все будет в порядке. - Эй, да ведь это же орк! -
шедший рядом с Устадом тангар
ткнул его в бок. - Давай, сейчас его замочим. - Нет, - Устад даже не прибавил
шагу. - Что?! Ты что, совсем очумел? Орки
половину твоего рода вырезали! И ты простил?! - Я - не простил. Но этого я убивать не буду. Нас четверо,
а он один. И хватит об этом. К переправе мы подошли втроем: я, Устад
и Птах. - Стойте, где стоите! - раздался повелительный голос.
- Проход закрыт на обе стороны. На крутом берегу реки стояло четверо лучников, и весьма
недвусмысленно держали нас на прицеле. Первым сориентировался Птах. - Послушайте, я светлый адан,
а эти люди идут со мной. Женщина возвращается к себе домой, в Пригорье, а почтенный тангар ее
сопровождает. Пропустите нас. - Тебя мы пропустить можем. Но не женщину, и уж тем более
не тангара. - Эй, вы, мне надо пройти, и я пройду, - Устад двинулся к переправе. Я кинулась за ним и вцепилась в одежду: - Устад, стой, тебя сейчас
убьют! Не надо! Устад упрямо шел, почти не замечая моих безуспешных попыток
его остановить. - Люди Гондора, вы должны нас
пропустить! Я оглянулась на Птаха, и у меня отвисла челюсть. Он словно
вырос и раздался в плечах, осанка - почти королевская, даром что я
его знала исключительно как молодого раздолбая.
Перед собой на простом шнурке он держал белую сверкающую жемчужину. - Приветствуем тебя, рыцарь Запада, - один из лучников
склонился в поклоне. - Твое слово не может быть ложным. Проходите. Мы прошли. Уф, если бы не Птах, нас бы обоих утыкали,
как ежей. А если бы Птах не был дунаданом?
Его ведь только из-за этого послушали… До Шира мы шли долго. Под конец
- уже в полной темноте, благо, что без приключений. Птах все расписывал
Устаду, как в Шире хорошо принимают гостей, и как они вместе
посидят за кружечкой пива в одном из знаменитых ширских
кабачков. А то и в гости к кому-нибудь домой зайдут, невысоклики
гостей принимать любят. Я молчала, все происшедшее измотало меня настолько,
что я уже с трудом держалась на ногах. Вот и застава. Прохожу шлагбаум
и тут же попадаю в чьи-то руки. Муж! Эру единый, это что ж он должен
был пережить, пока меня не было! - Ты где так долго была, лапушка? - В черной стране. - Что?! Вот теперь меня точно не отпустят никуда ближайшие пол
столетия. - А ну и что, что ты с Птахом,
тангар, кто тебя знает, зачем ты сюда пришел.
Мы здесь специально стоим, чтобы чужих не пускать. Я подскакиваю. Устада дальше
шлагбаума пускать не собираются, несмотря на поручительство Птаха.
И кто не собирается? Наши же, дунадане! - Он мне жизнь спас, что вы делаете?! - Это, конечно, очень приятно, - глава отряда поворачивается
ко мне, - но вовсе не повод пускать в Шир
кого попало. А если ему надо выпить, то пускай они с Птахом
пьют где-нибудь в другом месте. Устад поворачивается и молча идет назад. Птах бросается за
ним. Я тупо смотрю в пространство, и до меня все никак не может дойти
происходящее. - Мне надо поговорить с Тороном,
слышишь? - говорю я мужу. - Раз он вождь, пусть он мне скажет. У меня на глазах наворачиваются злые слезы. Если светлые
так себя ведут, то что в этом мире делать темным? Торона я смогла найти только на следующее утро. К тому времени
я уже знала, что Устад погиб. Был убит назгулами на обратном пути, совсем недалеко от Шира. И если бы его тогда вечером не завернули на заставе…
Мы сели на пригорке, на зеленый плащ Торона
и я стала рассказывать. Взахлеб. Обо всем, что со мной было в черной
стране. О Устаде. О том, как он меня спас, и как его потом не пропустили
в Шир. А еще я спросила. Что от этого мира
хотят светлые эльфы и что - темные назгулы,
и что делать тем, кто не хочет воевать ни с теми, ни с другими. Торон
выслушал спокойно, не перебивая. И рассказал о своем. О том, как под
стенами Дол Амрота мучили молоденькую девчонку,
чтобы выманить из города лорда Имрахиля.
О том, как пал гордый белостенный город,
и вороны не успевали расклевывать тела убитых. О тени с Востока и
о тех, кто ей противостоит. - Ты к эльфам сходи, в Раздол,
- посоветовал он. - Ты выслушала одну сторону, теперь выслушай другую. Я молча кивнула. - Сходи, - Торон вздохнул.
- Хорошо, что ты мне это все рассказала. Я тоже кое-что понял, для
себя. Я ведь столько сил уже отдал, оружие разное искал заклятое и
даже нашел, что интересно, а тут не оружием, тут другим надо. Я снова кивнула. Какое уж тут оружие, вождь, если тьма
и свет в сердце у каждого? Не рассечешь же его на две половинки, сердце,
чтобы одну оставить, а другую выкинуть. И мир не рассечешь, он такой
же живой, как и человеческое сердце! И что тогда делать с теми, кто
умеет только убивать? Убедить, рассказать, заставить понять? А ты
успеешь его сказать, это слово, до того, как спущенная с тетивы стрела
пронзит тебя самого? Успеешь?! Я пошла в Раздол, так, как
мне и было сказано. Он не был окончен, этот разговор, и в нем не было
нужных мне ответов. Я шла, я надеялась, что я их еще найду. Позже,
много позже стали рождаться эти строки, и ложиться на холодное стекло,
за которым плакала и стонала осень.
"…Если серые тучи на сердце моем Если
небо пролилось холодным дождем И
темней с каждым часом, и это не ложь Что
нам делать, на что нам надеяться, вождь? Если
руки разжались, и все сковал страх Если
я ненавижу, не зная, где враг И
дорога опять завернулась кольцом Вождь,
скажи мне, что будет потом? Если
ноша уже непосильна для плеч Если
я позабыла, как радость беречь И
под ноги, ломаясь, ложится трава Вождь,
поведай, а будет весна? Если
мир раскололся на "Я" и "Они" Зверем
воет душа и не видно ни зги Я
оставила дом, я шагнула за дверь Вождь,
скажи, что мне делать теперь? Не
молчи!!! Слышишь, осень кричит вороньем! Я
не смерти страшусь, я совсем не о том Чем,
скажи, заплатить, все что хочешь - отдам Мне
никак этот мир не собрать по кускам! Кони
топчут не камни, а сердце мое Я
не знаю уже, где добро здесь, где зло И
какое мне дело, что светлый клинок По
ошибке мне надвое тело рассек. И
какое мне дело до света и тьмы?! Моя
вера валяется в серой пыли Тот,
кто руку свою протянул мне, как брат Был
расстрелян у брода за пристальный взгляд! Вождь
молчал, лишь морщины у рта пролегли Вождь
как будто не видел, как слезы текли Как
на отмашь холодные били слова Я
кричала, что я - не могу, я мертва Я
кричала, что мир распахало войной Что
друзья - предают, что мне надо на бой Я
кричала! Я… Травы в глазах прорасли Вождь
вздохнул и ответил: "Весь мир - это ты". Это было неправдой, конечно. Не отвечал мне так зеленоглазый
вождь гордых, западных рыцарей. Я сама ответила за него. Самой себе.
Нельзя, чтобы стихи заканчивались плохо - они всегда сбываются… Мой лорд, я знаю, ты прожил долгую жизнь и многое, наверно,
было, в этой твоей жизни. Может быть, ты терял друзей и любимых, и
прятал глаза, чтобы никто не увидел твоих слез, и забивался куда-нибудь
подальше. Наверняка тебе приходилось драться, и ты бил, вкладывая
в удар всю свою силу и ненавидя проклятое железо у себя в руках -
и все равно бил, потому что по другому было невозможно. А еще у тебя
было что-то хорошее: небо над головой, и синь моря впереди и позади,
свет от солнца и свет в чьих-то глазах, и улыбка, которая расцветала
на лице в обмен на твою… Мой лорд, у меня тоже была долгая жизнь.
Разная - но земля и небо никогда не менялись местами, и всегда было
понятно, кого любить, а кого ненавидеть. Так было долго, но сейчас
- не так. Мой мир рухнул, и я иду по его осколкам, смеясь и плача.
Меня предал друг, меня спас враг, и я больше не знаю, кому мне верить.
Как просто все было раньше: есть друзья, и они всегда помогут; есть
враги, и они никогда не перестанут ненавидеть; есть я, и есть мой
путь, определенный от начала и до века. А теперь, мой лорд… Нет такого
слова - всегда. Нет друзей, и нет врагов, и пути тоже нет, и свет
мешается с темнотой - вечерним сумраком, зимним туманом. И ветви сплетаются
с руками и становятся одним целым, и мои глаза заглядывают в лицо
небу. Кто я, мой лорд, ответь. Зачем я? Что мне мир, и что я - ему?
Как все было просто раньше, мой лорд, когда я ходила по земле: есть
верх и есть низ, есть право и лево, запад и восток. А теперь вокруг
пустота и не понятно, летишь ты или падаешь, или висишь на месте.
Кто я, мой лорд? Где добро, и где зло, где правда, и где ложь? Нет,
не отвечай мне, молчи. Все, что ты мне скажешь - это только твои слова,
лорд. Все, что скажу я - это только звуки из пустоты. Лучше я стану
тобой, мой лорд. Тобой и собой, моими врагами и моими друзьями, землей
и небом, светом и тьмой, лучше я стану им - холодным кольцом из червленого
золота. Тогда я пойму, наверно. Тебе подарить кусочек мира, мой лорд?
Смотри, у меня их много… Он был по-настоящему спокоен, чуть ли не единственное
спокойное существо в этих роскошных залах. Вокруг кипела жизнь, все
куда-то спешили, получали и отдавали приказы, выслушивали новости
и донесения, суетились, мимоходом пели, мимоходом смеялись, мимоходом
грустили… А он сидел за столом и неторопливо плел какое-то украшение.
Спокойно плел, спокойно поднимался и наливал гостям воду в хрустальные
кубки, и снова склонялся над своей работой. А еще он был красив. Так,
как может быть красив только теплый и невесомый огонь свечи. Золотистые
волосы по плечам, чистые ясные глаза и добрая спокойная улыбка. Можно
было поговорить с самим владыкой, но я подсела к нему. Владыка занят,
видно же сразу, что ж его отвлекать… - Расскажи мне про эльфов, - попросила я. - Да я ведь сам эльф, - он улыбнулся. - Значит расскажи о себе, - теперь уже улыбалась я. - А что тут рассказывать? Вот, сижу, браслет плету… - Ага, а остальные все бегают. А ты почему не носишься? - Мне пока не надо, - он снова улыбнулся. - Ты воин? - Нет, я лекарь. - А кого ты лечишь? - Всех. - Совсем всех? И темных тоже? - Конечно всех, - он удивился. - А что, разве между живыми
есть разница? - Я была в темной стране, - вдруг сказала я. - Там такие
же люди, как и везде. - Я знаю. - Тогда почему… Один тангар,
который меня спас, он сказал, что если бы не эльфы и назгулы,
войны бы не было. А назгулы и эльфы заставляют
людей выбирать. Он покачал головой. - Нет. Люди сами выбирают свой путь и сами берутся за
мечи. Разве я заставляю кого-то что-то делать? Я просто возвращаю
жизнь. - А другие эльфы? Он улыбнулся: - Спроси у них. - Иногда мне кажется, что мир и я - одно целое, - прошептала
я. - И то, что происходит с ним, происходит со мной. И наоборот. Может,
эта война началась только потому, что я однажды перестала радоваться
жизни? - Может быть. Он снова улыбнулся. Взял уже готовый браслет и протянул
его мне. - Держи. - Это мне? - Тебе, - он негромко рассмеялся. - Он немного волшебный.
Сейчас он золотистый, а потом цвет изменится. - А разве так бывает? - Все бывает, - его руки уже летели, только нити, из
которых он делал следующий браслет, были не золотыми, а серебряными.
А я сидела рядом, и мне было хорошо. Давно мне так не было: уютно
и спокойно. Солнечные лучи били сквозь высокие резные окна, шелестели
от ветра атласные, роскошные занавесы и радуга загоралась в хрустальных
кубках. И можно забыть обо всем: о светлых и темных, о войне, что
катится с Востока и о пустоте, которая грызет мне сердце. Можно. Мы
еще долго говорили, и я все никак не могла заставить себя подняться
и уйти. Не хотелось уходить отсюда, там, за стенами, снова будет дорога,
и я буду по ней провожать или уходить сама, и еще не известно, что
хуже. …А чем свет отличается от тьмы, я поняла уже потом. Все
очень просто, свет - это когда ты любишь. Только вот, невозможно любить,
не привязывая к себе и не привязываясь самому. И что тогда делать
с синим, манящим ввысь небом, и со стенами своей темницы, из которой
так хочется вырваться? Что? Я смотрела в небо, и оно смеялось, и не
было мне ответа… Если нет вождя, а без него никак не обойтись, кто-нибудь
другой становится на его место. Никогда не думала, что мне это тоже
выпадет. Как и когда я умудрилась стать старшей в нашем небольшом
отряде, для меня до сих пор загадка. Не хотела я становиться первой,
если честно. У меня неплохо выходит быть второй, я умею вести дом
и хозяйство и знаю, с какой стороны кидать крупу в котелок. А первой…
Мужчины в таком случае выезжают на собственном честолюбии, им интересно
погнуть пальцы и почувствовать себя самыми крутыми. Мне - не интересно.
Разве что, стать самой крутой вышивальщицей или хозяйкой-у-которой-самые-вкусные-на-свете-пироги. Я нормальная
баба, а не амазонка. И, между нами девочками, если и существуют "амазонки
по призванию", то таковых в природе считанные единицы. А все
остальные крутеют не потому, что хочется,
а потому что приходится. Хреновый из меня вождь вышел, сказать по правде. И тем,
кто оказался рядом, доставалось от меня по самое си. Особенно мужу.
А, что он еще хотел, после такой то жизни? После Черной страны. После
светлого Раздола. После того, как предавали и спасали. После. Когда над миром снова встало солнце, я собралась уходить.
Это было бессмысленно, наверно - разве одному человеку под силу остановить
войну? Это было безумно - идти туда, откуда один раз уже чудом спасся.
Это было бесполезно: все равно, что уговаривать злых дяденек больше
никого не убивать, потому что это нехорошо. Это было необходимо. Если
ничего нельзя сделать, надо делать хоть что-то. Я уходила. "Запрети, - стонало и выло сердце. -
Запрети, не пусти, закрой на три засова, обзови глупой бабой, которая
лезет куда не надо! Что же ты со мной делаешь, любимый мой?!"
А он молчал, он так и не сказал: "Нет." И крылья ударили
по холодным, упругим струям воздуха, и земля ушла из под ног, и не
стало ни верха, ни низа, а только одно небо. "Запрети, - молила
я. - Отбери у меня эту ношу, почему я должна отвечать за весь мир?!"
Но не было ответа, и ветер хлестал по мокрым щекам. "Защити,
- шептала я. - Ведь есть же кто-то, тот, кто сильней, мудрей и лучше,
тот, кто должен согреть и помочь, ведь есть же!" - Нет, - ответило небо. - Нет чудес, есть только те,
которые ты делаешь собственными руками. - Нет, - сказала земля. - Нет тепла, горит только тот
очаг, который зажжешь сам. - Иди, - вздохнул мой муж. - Иди, тебе же надо… …Четыре
тысячи до дома, Четыре
тысячи до неба, Четыре
тысячи слез, Четыре
тысячи глаз. По
весенней воде душу греет стакан На
трассе в Абакан Без
холода и сна - весна. Прилетала
комета, махала хвостом Приглашала
в гости за серебром Только
мне не надо, у меня все есть Звезды
на небе, их не счесть, По
весенней воде душу греет стакан На
трассе в Абакан Без
холода и сна - весна… Я ушла. Мне надо было успеть: досказать, допеть, объяснить.
"Не надо, люди! Что ж вы делаете, что ж вы…" И где-то в
середине пути снова был Раздол и смуглый
чужак со смешным акцентом и доброй открытой улыбкой. Только теперь
я уже знала откуда он - из Мордора, Черной страны. Я подошла и села рядом: - Можно я расскажу тебе про свою жизнь? - Можно, - он улыбнулся. Я рассказывала долго. И долго он молчал, потом, когда
рассказ закончился. - Ты не бойся, - сказал он. - Ничего не бойся, даже того,
что теперь умеешь убивать. - Это страшно, - сказала я. - Нет, это не страшно. Это выбор. Теперь ты умеешь почти
все - и можешь выбирать. Это свобода. - К черту такую свободу, - прошептала я. - К черту! Я
забыла, когда последний раз просто радовалась жизни. Я лезу в душу
людям - зачем? Кто мне дал это право? - Не бойся, - снова сказал чужак. Он смотрел на меня,
и на его лице уже не было улыбки. - Ты заставляешь людей идти, а это
надо. Всегда. - Зачем? - Чтобы они могли хоть что-то изменить. Чтобы от них
зависела их жизнь и их мир. Я усмехнулась. - Сегодня вечером под Минас-Тиритом
будет битва. Как ты думаешь, кто в ней победит? - Я не знаю, - он грустно покачал головой. - Пойдем,
может, мы еще успеем что-нибудь сделать. - Пошли, - сказала я и поднялась. - Скажи, а ты потом
вернешься к себе? В Мордор? Он запнулся на пол шаге и усмехнулся: - Нет. Меня там теперь убьют. Мой лорд, ты видел эту битву? Она была страшна, безумна
и нелепа: крик стоял над залитым кровью полем, крик, от которого содрогались
стены и камни, и удушливый ядовитый туман полз из леса, а сражающиеся
уже не понимали с кем и за что они бьются. Я стояла, я смотрела и
не могла понять - зачем?! Нельзя было - так, ни за что нельзя, и сердце
билось в отчаянье, пытаясь лихорадочно найти выход, остановить, задержать
хоть на мгновение, заставить услышать… Ты помнишь эту битву, лорд?
И ее конец: наследник древних королей вышел из города во всем своем
величии, в сиянии славы и венца и провозгласил победу сил света. А
еще он сказал, чтобы люди готовились к штурму Черной твердыни: светлое
воинство придет под ее стены, и сокрушит, и убьет всех врагов - всех,
кто не подчинится и не признает правоту короля. Может, оно все так
и было: подлый враг и никого, в ком осталась хоть искра любви и веры,
и никакими словами нельзя их ни исправить, ни переубедить. Может быть,
мой лорд. Но я слушала короля, и мне хотелось плакать. "Что же
ты делаешь, вождь? - шептали губы. - Что же ты делаешь? Или ты всерьез
думаешь, что можно убить тьму - мечом? Опомнись, ведь тебе потом придется
убивать этим же самым мечом твоих собственных людей! Потому что в
их душах тоже будет тьма, заползет так, как сейчас она заползает в
мое сердце. Что же ты делаешь, вождь?" Вождь улыбался, он не
слышал невесомого шепота моих губ. Ты помнишь эту битву, мой лорд? Помнишь, какой закат
был тем вечером - кровь на пол неба, кровь и сизая тьма, оттуда, с
востока, с бранного горького поля. Мы возвращались назад в Шир,
домой, вроде как с победой, а сердце уже ныло от тоскливого предчувствия.
И ночью она пришла - страшная весть, в которую так не хотелось верить:
Черный Властелин надел кольцо. Мы стояли, как пораженные громом. Мы
спросили у короля, что нам теперь делать. "Веселитесь, - ответил
король. - Веселитесь, вон, видите, невысоклики
веселятся. У нас всех осталась последняя ночь. Ничего, мы завтра с
утра пойдем к Черной твердыне." К грому прибавилось недоумение. Веселиться, это
в смысле как? И главное, по поводу чего? Всю ту ночь мы пробродили с мужем по Ширу. Заглядывали к соседям, кто еще не спал, слушали песни,
смотрели на звезды. Мы знали - это последняя наша ночь, другой не
будет. И страшно было не то, что утром останется только погибнуть,
страшнее было, что уже ничего нельзя изменить. Или, все-таки, можно?
Мы заснули на рассвете, чтобы через час подняться,
и рассвет был холоден и сер, но отчаянья больше не было. Была
хмурая решимость отправиться куда угодно, хоть в Мордор,
и лечь костьми под его стенами: не с мечом - с последней песней, слетевшей
с языка. Ступить босиком на холодную, мокрую землю, в белом платье,
взметнуться пламенем последнего костра, показать: вот он, мир, на
твоих ладонях, разве же его можно губить? Никогда себе не прощу, что
тогда стала ждать. Ждать, когда король соизволит проснуться и встать,
потом неспешно умыться, еще более неспешно приступить к трапезе, потом
еще что-то. Время уходило: сыпалось песком сквозь пальцы, последнее
время, когда еще можно было хоть что-то сделать. И только в полдень
мы отправились в поход, чтобы на его середине узнать, что идти дальше
некуда. Мы стояли на большой поляне, возле дерева и я все никак не
могла поверить, что это конец. И еще я не могла понять, зачем я осталась
жить - после всего. "Мы победили, - сказал король. - Мы победили".
Мы - это кто? Странно это - бродить по миру, которого уже нет. Наверное,
я все-таки умерла, и мне это привиделось в мимолетном посмертном сне.
Я ходила по дивному лесу, по полянам и холмам, я вдыхала запах трав,
я слушала пенье птиц. В какой-то миг передо мной мелькнуло знакомое
лицо - Устад! Так его звали, когда мы оба еще были живы. Я его узнала,
но так и не решилась подойти. Подойти, чтобы сказать то, что однажды
спасло мою душу. …Смотри,
моя рука дрожит В
твоих ладонях Спасибо,
друг, но не за жизнь - За
то, что понял. Вокруг
война, но нет преград Сейчас
меж нами Я
за судьбу свою плачу Тебе
- стихами. Ложится
на землю топор Лихого
века Сползает
маска, а за ней Взгляд
человека. И
боль в глазах, и все горит Там,
за плечами. Ты
слышишь все, и ты сейчас Распят
словами. И
эта пытка - как пароль Ты
вновь спокоен: "Я
доведу тебя домой Тебя
- я, воин. И
пусть приказано продать, Ты
нам послужишь Но
я клянусь, я здесь и ты - Рабой
не будешь!" И
мы пошли от серых стен Вдвоем
с судьбою И
мы пошли. Ты впереди Я
- за тобою. Мы
шли домой. И был мой шаг Почти
неслышен Спасибо
не за то, что спас А
что услышал. Я
заплатила тебе, брат Плеснув
любовью. Я
заплатила тебе, брат Твоею
болью. И
мы, кто из двоих важней Судить
не будем И
небу нужно, чтоб в него Смотрели
люди. Я так тогда и не решилась это сделать - подойти. Потому
что страшнее смерти было увидеть равнодушный, непонимающий взгляд
и узнать, что ничего такого он не помнит. Мне уже случалось налетать
на каменную стену, поставленную лучшим другом, налетать - и медленно
сползать вниз, пятная кирпич собственной кровью. Я не хотела, чтобы
это снова повторилось. Я шла по прекрасному миру, которого уже не было. Я шла:
без цели и без смысла - какой может быть смысл по ту сторону жизни?
А потом вдруг услышала музыку. Она плыла над знакомой поляной, с деревом
по середине. Плыла, и я смутно припомнила, что кто-то называл эту
музыку странным именем: "Lord of the Dance". И я шагнула босыми ногами
на утоптанную, поросшую жесткой травой землю. На мне было только легкое
белое платье - оно не стесняло движений. Я вскинула руки и все-таки
сделала это - унеслась в небо последним, неистовым костром. И небо
приняло мою душу, небо было высоким и необъятным, в нем плыли облака
и светило солнце. Ничего у меня уже больше не осталось - только я
и это огромное небо, внизу и вверху, под и над. Не куда было падать
и незачем - лететь, и червленое золотое кольцо само скользнуло в руку.
Я стала этим миром: его радостью и его болью, его светом и его тьмой,
его концом и его началом. Я стала этим миром, а мир поднес к моей
душе зеркало. Разве это правда? - спросила я, и уже знала, что да,
правда. Все было правдой - кровь на пеленорском
поле, люди, которые целили в
меня из луков, враг, что спасал от безумия и смерти, светлый эльф
из Раздола и добрый чужак из Мордора,
зло и добро в моей собственной душе - все. И еще слезы на моих щеках
- холодные, тяжелые струи, что ударили в землю там, внизу. Мой лорд, я знаю, меня нет для тебя. Вряд ли ты помнишь
мое лицо и мой голос, не было меня там - в гордом белокаменном городе,
не было! Но однажды я услышала твои слова и решила, что ты сможешь
меня выслушать. И понять - пусть даже всего один раз. Я больше не
могу так жить, мой лорд. Жить - зная, что в этом мире нет бога, нет
друзей и врагов, что здесь никому ничего не надо. Можно, я поверю
тебе, мой лорд? Я теперь знаю - кто я, я могу ненавидеть и любить,
спасать и убивать, карать и миловать. Я могу летать в необъятном небе,
и держать на ладонях мир, и решать за других, чувствуя, как спину
привычно холодит ветер. Из меня получился хреновый вождь, но, может
быть, в следующий раз выйдет лучше. И все же… Можно, я поверю тебе? И однажды вернусь домой - печь
пироги с брусникой и шутливо ворчать на зачастивших гостей. Можно
я его выкину - это чертово колечко, иссушившее мою душу! Мне сегодня
всю ночь снились друзья, а утром я шла по городу и выискивала их взглядом
в толпе, хотя здесь их точно не могло быть. Я всего лишь женщина,
мой лорд. Меня учили любить, а не драться. И эта тьма в моем сердце…
Если я поверю тебе, мой лорд, там снова зажгутся звезды. А небо… Там
есть солнце и облака, там идет дождь и дрожит семью цветами радуга.
Я не смогу без него жить, мой лорд, я так долго пыталась вырваться
из стен своей темницы и снова стать собой. Я вырвалась, мой лорд.
Я вырвалась, и земля ушла из под ног, и не стало ни верха, ни низа,
только пустота. А теперь я возвращаюсь: меня ждет гордый, суровый
Север, и поляны, заросшие ацеласом, и белые
камни старой крепости - там, на юге, в ковыльных серебряных степях.
Я возвращаюсь, мой лорд, мне пора домой… Этот
мир, сотворенный трудом наших рук и сердец Этот
мир, где смыкается спинами сумрачный лес Этот
мир, что забрал навсегда мою смертную душу Чем
ответишь, и что ты взамен мне подаришь, Творец? Страницы
стали нам землей и небесами А
место в них искали мы, искали сами И
мир обрел и плоть и кровь Мир
рвался из-за строк оков Прощайте,
милые, я тоже ухожу. Беспощадна
судьба, но в ладонях ночного костра Наши
души согрелись, и жизнью нам стала Игра Дни
и ночи я шла, я искала потерянный дом Я
шла об руку с миром, не зная, что будет потом. А был закат - он тихо лег у изголовья Я стала радостью его, я стала болью И рвали душу, сердце, плоть На равных: злоба и любовь Прощай, любимый, и прости меня за все. От
рожденья до смерти мы ищем по свету себя Выбираем
друзей и врагов, не жалея о том Но
однажды, раз в жизни, жестокая стерва судьба Нам
под нос сует зеркало - светлым холодным клинком. И мир ответил мне - кто я. И хлынул дождь Я шла, не видя ничего от этих слез Я шла, и вязли башмаки мои в грязи И мир вздохнул: "Ты все идешь, а ты - живи!" сент.-окт. 2000 г. |
||||||